СКОРОСТИ ЖИЗНИ
Жизнь... не является ни  веществом, ни свойством, она — процесс или, точнее, сочетание процессов.
Дж. Б. С. Холдейн. «Время в биологии»
Нет, речь не пойдет о том, что гепард может обогнать пассажирский экспресс, а улитка за столько-то миллионов лет доплетется до Солнца. И не о том, что секвойя живет тысячелетиями, а  бабочка-однодневка, оправдав свое название, отправляется в мир иной. Речь пойдет о скорости жизненных процессов и о скорости смерти.
Перво-наперво, чтобы жить, нужно иметь жилплощадь. Индийскому слону, например, подавай квартиру в 30  квадратных километров, иначе он не  прокормится, погибнет от голода. Для  счастливой жизни овцы требуется 105  квадратных метров пастбища, а пчела  спокойна за свое будущее, если на ее 200 квадратных метров благоухающих цветов не претендует какая-нибудь  нахалка из соседнего улья. Подумать только: один-единственный улей полностью осваивает территорию в 15 квадратных километров! Люди в этом отношении много скромнее: гектар пашни кормит в среднем 20 человек. И не мудрено, колоску пшеницы, чтобы отлиться  золотистым зерном, достаточно 25  квадратных сантиметров почвы. Но нас, конечно, перещеголяли: в  малогабаритном общежитии — литре  морской воды — спокойно проживают 15000 планктонных соседей. Квартира же одноклеточных аскетов — это они сами и только!
«Позвольте,— возразит читатель,— все квартиры в природе перепутаны, и все же слон не отбивает хлеб у пчелы». В этом-то и весь секрет. Вроде бы  пустынная морская гладь, луг, лес,  прямо-таки набиты органикой, но  пропорции, о которых шла речь, везде  тщательнейшим образом соблюдены. Строго  определенное жизненное пространство — это один из краеугольных камней в здании биосферы.
ОЛЕНЕЙ ГУБЯТ СОБСТВЕННЫЕ ПОТРОХА
Распределением жилплощади среди вида (иначе плотностью популяции) ведает какой-то мудрый механизм. Какой- то злой и в то же время добрый рок. Например, на пятнистых оленей он  обрушивает мор, если они расплодятся больше, чем по одному животному на 4000 квадратных метров. Олени болеют и чахнут один за другим. Все  начинается с гипертрофии надпочечников. Когда стада оленей поредеют, размеры желез и гипофиза приходят в норму. Олени перестают болеть. Все в порядке.  Равновесие восстановлено. Как надпочечники и гипофиз узнают о том, что вид в опасности, что надо  сократить численность и тем самым  спасти популяцию от голодной смерти? Пока это тайна за семью печатями. Однако сам механизм болезней вроде бы  проясняется. Стоит оленю ввести солидную дозу кортизона — гормона коры  надпочечников, как у него сильно снизится устойчивость к заболеваниям. Выходит, что оленей губят свои собственные  внутренности, которые обычно им служат верой и правдой. Ведь увеличенные надпочечнки выделяют много кортизона.
Но когда численность популяции  становится малой и жилплощадь пустует (а природа, как известно, не терпит 
пустоты), то эти же самые надпочечники как бы подталкивают скорость прироста вида. Так, среди городских крыс,  уцелевших от отлова, после каждого  «нападения» противокрысиной службы  надпочечники уменьшаются. Крыс не берет никакая лихоманка. Они плодятся с удвоенной скоростью. И уничтожить их никак не удается. Крысы опять  захватывают свое место под солнцем. Да, жизненное пространство — камешек твердый.
СЛОН ПЛЕТЕТСЯ В САМОМ КОНЦЕ
Ну, а если выбросить этот камень? Позволить одному виду занять всю  поверхность планеты? С какой скоростью живое растечется по ней? Пальму  первенства тут безоговорочно получат  микробы. Если им дать вволю пищи,  избавить от врагов и вредных природных влияний, то микробы со скоростью 33100 см/сек, то есть почти со  скоростью звука (!), оккупируют всю  поверхность Земли. И даже не микробы; а один-единственный микроб способен завоевать планету, делясь через 22—23 минуты.
Размножение организмов идет по  геометрической прогрессии. В. И.  Вернадский предложил это выразить формулой
2^nΔ =Nn,
где n — число дней с начала  размножения;  Δ— показатель прогрессии,  который для одноклеточных организмов,  размножающихся делением, соответствует числу поколений в сутки; Nn — число особей, появившихся благодаря  размножению через n дней.
Пользуясь этой формулой, можно легко рассчитать скорость передачи жизни у разных видов, своеобразный напор живого, его биогеохимическую энергию. И здоровенный слон тут  спасует, поплетется в самом конце: скорость его «растекания» мизерна, всего 0,09 см/сек. Но и медлительный слон за 1300 лет создаст биомассу, равную весу толщи земной коры! А ведь слон начинает плодиться не ранее  тридцатилетнего возраста и до девяноста лет приносит только шесть детенышей. Например, воробьи быстро обгонят  слона: воробьиная чета за десять лет даст 275 миллиардов воробушков. Но  воробушки в свою очередь почтительно  снимут шляпу перед луной-рыбой. Она за один присест мечет 30 миллионов  икринок!
Вот какова скорость размножения, возможная скорость создания новой биомассы. И неудивительно поэтому, что ежегодно на планете появляется  биомасса, близкая к весу земной коры. Ведь миллионы особей гибнут  ежесекундно, и на смену им рождаются  новые.
ДВИЖУЩИЕСЯ ГОРНЫЕ ПОРОДЫ
Есть и скорость перемещения биомассы. От ленивых миграций миллионов тонн планктона, который то всплывает, то опускается в толще воды, до  стремительных бросков. Вот один из этих бросков.
Ноябрьским днем 1889 года  натуралист Ж- Карутерс наблюдал заурядное явление: весь день над его головой  проносились стаи саранчи, летевшие из  Северной Африки в Аравию. Карутерс занялся подсчетами. Оказалось, что  площадь одной из туч прямокрылых — почти шесть тысяч квадратных километров, а вес стаи — 44 миллиона тонн. Саранча своими прожорливыми тельцами  перемещала из Африки в Аравию вещество (прежде бывшее неживым!), по весу равное всему количеству меди, цинка и свинца, выплавленному за прошлое  столетие! Недаром В. И. Вернадский  писал, что «туча саранчи, выраженная в химических элементах и в метрических тоннах, может считаться аналогичной горной породе или, вернее, движущейся горной породе, одаренной свободной энергией».
Таких массовых переселений, таких «движущихся горных пород»  множество. Предполагают, что полет крылатой формы саранчи необходим для  созревания половых гормонов. А вот, что  заставило стрекоз собраться в стаю  длиной в 170 и шириной в 100 километров и летать над Бельгией, непонятно  совершенно. Неясны и причины массовых походов белок, крыс и других животных. Вряд ли, чтобы их гнал только голод. Может быть, время от времени  необходимо расширение ареала — жилплощади вида? Робкие белки (впрочем, как и  другие зверьки) в многомиллионной толпе сородичей совершенно теряют голову: берут штурмом деревни и города,  задорно задрав пушистые хвостики,  переплывают реки. Конечно, многие из них гибнут. Но в двадцатых годах нашего века храбрая компания белок прошла через сотни километров тундры, где, казалось бы, для них нет ничего съестного, и переселилась из сибирской тайги на Камчатку. Если бы все это можно было выразить в химических  элементах, тоннах и биохимических  последствиях для самих белков и камчатского ландшафта!
ЕСТЬ ЛИ СКОРОСТЬ У ЭВОЛЮЦИИ?
Биологические науки имеют дело с  процессами, скорость которых чудовищно различна. Например, соединение  молекулы гемоглобина с кислородом идет молниеносно — тысячную долю секунды, а эволюция живого охватывает  миллиарды лет. Итак, биологи изучают  процессы, отличающиеся по времени в 1023 раз. Причем молниеносный процесс может вызвать весьма длительный  эффект. Вот, что по этому поводу писал Дж. Холдейн: «Когда глаз человека  приспосабливается, насколько это возможно, к темноте, поглощения приблизительно пяти квантов света или, другими  словами, трансформации пяти молекул  чувствительного к свету пигмента родопсина может оказаться достаточным для того, чтобы вызвать ощущение света и чтобы заставить человека выполнить  мускульное действие, последствия которого  могут длиться в течение неопределенного времени, как это происходит, когда астроному удается обнаружить  неизвестный астероид. Данный принцип  действителен и для биологии.  Одно-единственное сокращение мускула может стать препятствием для перехода грани между жизнью и смертью». Какова же скорость эволюции,  скорость самого медленного процесса?  Пятьдесят миллионов лет потребовалось  лошадиным предкам, чтобы отрастить  зубы, чтобы стать лошадьми. То есть  среднее изменение в строении зубов  происходило по 2% за миллион лет! Однако эволюция — штука капризная. Она  может неожиданно нажать на акселератор.
Поговаривают ведь о том, что  некоторые виды высших растений появились внезапно! Виной тому будто бы  послужила гибридизация, после которой у  растений сразу удвоилось число хромосом. Ну, а в наши дни радиация и  искусственные химические вещества в тысячи раз увеличивают скорость появления  мутаций. Именно поэтому создание новых урожайных сортов теперь возможно всего за год-два. Есть и «скорость эволюции» белковых молекул. Но об этом разговор особый. Так обстоит дело со скоростью  эволюции. Ну, а время жизни вида, рода? К сожалению, для человека тут  утешительного мало: все роды  млекопитающих недолговечны. Палеонтология  неопровержимо свидетельствует: средняя продолжительность жизни рода  плотоядных— только шесть-восемь миллионов лет. За это время часть видов любого рода неминуемо гибнет, а Другая  эволюционирует до неузнаваемости.  Значит, без помощи молекулярной биологии и генетики виду Homo sapiens эволюции не избежать.
ПРИРОДА НАЖАЛА НА ТОРМОЗА
Несмотря на эволюционные виражи, природа страшно консервативна.  Некоторые моллюски и сине-зеленые  водоросли благоденствуют со времени  палеозоя, сотни миллионов лет. Столь же  почтенный возраст и у ряда  биохимических процессов. Так, моллюск, живший 25 миллионов лет назад, обладал миозинаденозинтрифосфатной системой в мышцах. Такая же система работает в нашем теле. То же и с хлоропластами растений: миллиарды лет они, почти не изменившись, преобразуют энергию  солнечного света в энергию органических  веществ. Принцип действия «хлоропласта» сине-зеленых водорослей таков же, как у редиски и баобаба. Все это говорит об унификации заглавных процессов жизни, о колоссальном их возрасте и о том, что кое-где биохимическая  эволюция нажала на тормоза примерно два миллиарда лет назад!
Скорость жизни — тема благодатная, и рассуждать о ней можно столько же, сколько и о самой жизни. Но ведь есть и скорость смерти. Смерть, как и жизнь, может быть мгновенной и очень  длительной. Тут тоже есть тормоза.  Например, первозданные кирпичики жизни — аминокислоты никак не хотят умирать, распадаться. Аспарагиновая и глутаминовая кислоты, глицин, пролин, валин иногда в естественных условиях отлично себя чувствуют по 20—30 миллионов лет! А бактерии вообще практически бессмертны. Размножаются они  делением, и новое поколение всегда несет в себе частицу родителей. Более того,  бактерии запросто могут и не умирать. Из пробы соли — остатка древнего моря, плескавшегося на территории Канады 320 миллионов лет назад, без особого труда удалось оживить два вида  микробов, мирно спавших все это время в кристалликах соли. И уже совсем не стоит удивляться тому, что вирусы из захоронений майя и гробниц египетских фараонов таят в себе опасность для нас до сих пор.
Горе, если осколки минувших эпох  перешагнут порог лабораторий и ринутся в нынешнюю биосферу. Они не только потребуют жилплощади (а вся она уже занята!), они могут резко изменить  скорости жизни на земном шаре. Они  способны потрясти нынешнюю биосферу.
Кто знает, может, было бы лучше, если бы скорость смерти измерялась только мгновением. Во всяком случае биологический круговорот веществ кое- где пошел бы быстрее. И не скрыто ли здесь какое-то необходимое свойство, связанное со скоростью жизни?
С. СТАРИКОВИЧ