Поразительное открытие или изобретение супругов Кирлиан настолько велико и значительно, что даже трудно представить себе, какое огромное влияние будет иметь оно во многих областях нашей жизни. Наша Великая Страна идет впереди других, и можно гордиться, что изобретение супругов Кирлиан, не менее важное по своему значению, чем запуск космического корабля, произошло именно в Нашей Стране созидания Нового Мира. Конечно, изобретение это будет иметь большое чисто практическое применение. Трудно предусмотреть, где именно и как можно его приложить в жизни, но пути применения уже как бы намечаются сразу. Например, в области сельского хозяйства при селекционировании семян и определении их всхожести, семена мертвые быстро и безошибочно можно отделить от живых, ибо мертвые не дадут излучений. Так же можно будет устанавливать и степень жизнеспособности растений или степень их заболеваемости. Можно будет и устанавливать пригожесть яиц для инкубаторов. В области медицины этот аппарат в буквальном смысле будет творить чудеса. В случае частичного паралича пальцев, руки или ноги или атрофии каких-либо органов тела, аппарат в состоянии будет указать, какие именно нервные центры, заведующие функциями данного органа или движением мускулов, поражены и клетки этих нервных узлов омертвели. Можно будет безошибочно проследить степень заболевания ткани от периферии и в глубину. Можно определить электрическое напряжение работающих пальцев и пальцев в состоянии покоя. Особенно интересными могут быть снимки напряженно работающего мозга и его различных частей. Какие неслыханные возможности в руки науки даются этим изобретением! Подобно тому, как смело устремилась впереди всех других она в область исследования космоса, может углубиться она в область исследования человеческого организма и занять ведущую роль также и здесь. Функции некоторых желез в человеческом теле еще не совсем установлены или неясны. Ведь по напряжению их излучения или светимости можно будет определить, в каких именно процессах жизни организма принимают они участие. Ведь напряжение каждого органа тела различно, в зависимости от того, какая на нем лежит нагрузка в данный момент. И степень этого напряжения можно будет изучать наглядно, как в здоровом, так и в больном теле. Ведь можно будет зафиксировать даже нервные импульсы, бегущие по нервам подобно электрическому току. Возможно, что аппарат этот определит степень усталости металла или начало заболевания, скажем, алюминия или цинка. Даже трудно представить себе, какие области жизни вообще или промышленности и техники не затронет это удивительное изобретение. И можно лишь удивляться, что за него до сих пор не ухватились все те, кто может применить его с пользой и от кого зависит показать еще раз всему миру, что наука Нашей великой Страны идет впереди. Еще Рейтенбах, если не ошибаюсь, в прошлом столетии пытался фотографировать в темноте излучения живых растений, но реальных практических последствий работа его не дала. Сколь же велика заслуга наших изобретателей, супругов Кирлиан, перед наукой и человечеством, ибо открытие их велико и всей глубины значения его учесть еще невозможно. Думается, что мы стоим перед поразительнейшим открытием нашего века, весь смысл и значение которого еще не осознаны нами.

Поподробнее то же самое
Когда врач с помощью прибора определяет у меня наличие глистов и стафилококка, он уверен, что запеленговал врага на моей территории, и если истребить врага – моя территория останется чиста. Так его учили. Так думают врачи, последователи микробной инфекционной теории, которая гласит, что люди заболевают инфекционной болезнью тогда, когда в них коварно внедрился вражеский лазутчик - микроорганизм. Мол, этот микроб и повинен в болезни.
Тут оказалась перепутана причина со следствием! Всё обстоит ровно наоборот!
Когда в колебательной симфонии организма появляются диссонансы и рассогласования, это выражается в том, что вместо правильных колебаний появляются шумовые “кривульки”, не свойственные здоровым тканям человека. Эти искривления совпадают по виду с тем или иным простейшим организмом: микробом, вирусом, глистом… У каждого из нас в теле всегда полно всякого рода шумов, большая часть из которых совпадает по форме со спектрами тех или иных вирусов, простейших, паразитов и микробов. Это просто шумы, результат нарушения внутренней гармонии. Ну ясно же, что такая сложная и красивая симфония, какую издает организм млекопитающего, и ломаться будет не белым шумом чаще всего, а некоторым сбоем ритма, и что этот ритм вполне может начать походить на что-то, уже существующее в мире.
Не относящееся к данному трактату замечание
Откуда они пришли, эти шумы? А из вышележащих тел. (Например, от горя или ненависти, от страха или гордости, или от лени, или от тупости, или от обиды… Это перечислены некоторые патологические вибрации астрального тела. Шумы могли прийти и из эфирного тела – просто слишком резкого перепада гормонов или слишком сузившихся сосудов в ответ на охлаждение – но дело пока не в том, откуда они пришли, эти сбои в колебаниях).
Рассуждения на ту же тему. Басня “Волк и ягненок”
А почему эти шумы так похожи на спектры уже имеющихся в природе низших организмов? Да мы же когда-то тоже были микробами, червями, рыбами… А если кто-то даже и верит, что не были (это не я!), то это дело не меняет: каждому высокоорганизованному организму свойственны эволюционно древние тканевые процессы, свойственны и более примитивные колебания, чем соответствующие его эволюционному уровню. При заболеваниях этот набор колебаний, естественно, расширяется. И они начинают напоминать всё, что угодно.
“Эволюционное” отступление, опять-таки к трактату не совсем относящееся.
Вообще, если вспомнить, как происходит эмбриональное развитие, то можно отметить общую закономерность: эмбрион высшего животного от начала своего развития из яйцеклетки по очереди проходит стадии, довольно сильно походящие на более примитивные организмы. Отсюда эволюционисты выводят доказательство того, что одни животные произошли от других. Действительно, одни животные, наверное, и произошли от других, только вот эмбриональное развитие этого не доказывает. Потому что узоры на окнах похожи на листья не потому, что они произошли от растений. А глаз моллюска похож на глаз человека не потому, что человек произошел от моллюсков (он ведь, если произошел от кого-то – то от рыб, так как моллюски - ветвь тупиковая). Оказывается, есть общие законы синергетики. Сложные системы развиваются по принципам самоорганизации. Определенному уровню сложности соответствует и определенная форма. Усложняя свое физическое тело по мере эмбрионального развития, высший вид повторяет низшие формы просто по законам самоорганизации форм. Каждой текущей сложности соответствует своя форма. Если у сформировавшегося организма ослабить высшую либо центральную регуляцию, то он начинает “распадаться” на более “эволюционно древние” кусочки, процессы в отдельных тканях начинают напоминать процессы у более простых организмов, и именно тех, у которых уровень организации примерно такой, как у этой потерявшей управление свыше ткани.
Поэтому с точки зрения науки синергетики эмбриональное “доказательство” нашего происхождения от рыб и млекопитающих несостоятельно.
В общем, имеем шум, регулярно повторяющуюся “загогулину” в одной из синусоид организма. Что для человека шум – то для спирохеты или аскариды родной спектр. И если встретится такому человеку на жизненном пути в окружающем воздухе оный микроб или яйцо глисты, то размножится в нем эта мерзость. Но если не встретится споры микроба или яйца глистов соответствующих спектров – колебания всё равно уже нарушены. Болезнь-то всё равно уже пошла развиваться. Не всегда правы врачи, говорящие пациенту, что у него определяются такие-то глисты и такие-то микробы. (А именно так говорят тысячи и тысячи врачей, вооруженных подобными приборчиками). Определяются только такие ненормальные колебания! И человек болен, если эти колебания достаточно сильно выражены (то есть, достаточно большая амплитуда).
А соответствующий этим колебаниям микроб, если и размножится на нашей территории, – так он, оказывается, санитар, и вреда никакого не приносит.
А что же эпидемии? Как же особо опасные инфекции? Заражение там происходит тоже не микробом, а уж очень легко навязываемым большинству людей колебанием. Видимо, частотные спектры особо инфекционных болезней очень близки к самым широко распространенным порокам человека, и сбивают его колебания с толку очень легко. (Я бы сказала еще точнее: усиливают до того бывшую незаметной амплитуду уже существующих порочных загогулин). А тут и микроб прицепляется. Что он есть, что его нету – болезнь протекает одинаково. Просто чаще он есть, потому что в окружающем воздухе есть всякая дрянь – только предоставь им почву – вмиг поселятся и размножатся. Если же патологическое колебание постепенно слабеет по амплитуде и исчезает совсем, то несчастные квартиранты все погибают. Они жить в нашем теле не могут, если нет резонирующих с ними эволюционно доисторических колебаний.
Это не гипотеза. Это уже известный факт.

Говорить о неосознаваемом психическом бессмысленно и непродуктивно до тех пор, пока мы не отграничим сферу сознания. В физиологии высшей нервной деятельности человека сложилось представление о тождественности процесса осознания и возможности передачи полученного знания, возможности сделать его достоянием других членов общества. Осознать — значит, приобрести потенциальную возможность сообщить (не обязательно словами— движением, рисунком, мелодией и т. п.), передать свое знание другому. Заметим, что на практике только таким способом врач решает вопрос о том, находится ли в сознании его пациент, нормально ли это сознание или патологически изменено. Других путей диагностики состояния сферы сознания в настоящее время не существует.
      Согласно современным данным, для осознания внешнего стимула необходима связь гностических зон новой коры большого мозга с моторной речевой областью в левом (у правшей) полушарии. Классические труды А.Р. Лурии [1], открытие Г.В. Гершуни класса неосознаваемых условных реакций [2], исследования Р. Сперри пациентов с расщепленным мозгом (отмеченные Нобелевской премией) и последовавшая затем серия работ, в том числе Э.А. Костандова, В.П. Деглина, Н.Н. Брагиной, Т.А. Доброхотовой и других [3], ознаменовали существенный прогресс в изучении нейрофизиологических основ сознания человека.
      Выделение сферы сознания человека позволяет однозначно провести грань между осознаваемым и неосознаваемым в деятельности мозга. Если человек перечисляет детали предъявленной ему сюжетной картинки, а спустя /107/ некоторое время называет фрагменты, отсутствовавшие в первом отчете, мы имеем все основания говорить о наличии неосознаваемого восприятия и непроизвольной памяти, т. е. о следах, лишь позднее проникающих в сферу сознания. Если тысячелетний опыт человечества побуждает отличать военную науку от военного искусства, то мы понимаем, что в военном деле существует нечто, чему можно научить, что можно сформулировать в виде правил, наряду с тем, чему научить в принципе невозможно. Разумеется, военное искусство, как всякое иное искусство, располагает своей технологией, зависит от ранее накопленного опыта и навыков, позволяющих использовать его наиболее эффективно. Вместе с тем в искусстве полководца присутствует тот элемент, который невозможно формализовать и передать другому в виде рационально обоснованного решения, поскольку осознается только само это решение — конечный результат творческого процесса.
      В обширной сфере неосознаваемого психического необходимо различать минимум две группы явлений. К первой принадлежит все то, что было осознаваемым или может стать осознаваемым в определенных условиях. Это прежде всего доведенные до автоматизма и потому переставшие осознаваться навыки и вытесненные из сферы сознания мотивационные конфликты, суть которых становится ясна только благодаря специальным усилиям врача-психотерапевта. За этим классом явлений целесообразно сохранить традиционный термин «подсознание».
      В сферу подсознания входят и глубоко усвоенные субъектом социальные нормы, регулирующая функция которых переживается как «голос совести», «зов сердца», «веление долга». Важно подчеркнуть, что ассимиляция внутренним миром субъекта внешних по своему происхождению социальных норм придает этим нормам ту чрезвычайную императивность, которой они не обладали ранее. «Суд людей презирать нетрудно,— писал А.С. Пушкин,— суд собственный презирать невозможно». «Когда никто не увидит и никто не узнает, а я все-таки не сделаю — вот что такое совесть» (В. Г. Короленко). «Совесть — есть память общества, усвоенная отдельным лицом» (Л. Н. Толстой). Межличностное происхождение совести закреплено в самом названии феномена: совесть, т. е. весть, в которой незримо присутствует некто иной, или иные, помимо меня посвященные в содержание данной «вести». Нетрудно видеть, что «сверх-Я» 3. Фрейда, безусловно отличное от биологических влечений, целиком принадлежит сфере под/108/сознания и не может рассматриваться как аналог сверхсознания, о котором подробнее речь пойдет ниже [4].
      К подсознанию мы относим и те проявления интуиции, которые не связаны с порождением новой информации, но предполагают лишь использование ранее накопленного опыта. Знаменитый клиницист, ставящий правильный диагноз, лишь мельком взглянув на больного, нередко не может объяснить, какие именно внешние признаки болезни побудили прийти к такому заключению. В данном случае, врач ничем не отличается от пианиста, давно забывшего, как именно следует действовать тем или иным пальцем. Заключением врача, как и действиями пианиста, руководит их подсознание.
      Подчеркиваем, что ранее осознававшийся жизненный опыт, будь то система двигательных навыков, знание симптомов тех или иных заболеваний, нормы поведения, принятые в данной социальной среде, и т. д., отнюдь не единственный канал, наполняющий подсознание конкретным, внешним по своему происхождению содержанием. Имеется и прямой путь, минующий рациональный контроль сознания. Это механизмы имитационного поведения. Именно прямое воздействие на подсознание приводит к тому, что пример взрослых и сверстников из непосредственного окружения ребенка нередко формирует его личность в большей мере, чем адресующиеся к интеллекту разъяснения полезности и социальной ценности того или иного поступка.
      В процессе длительной эволюции подсознание возникло как средство защиты сознания от лишней работы и непереносимых нагрузок. Идет ли речь о двигательных навыках пианиста, шофера, спортсмена, и т. д., которые с успехом могут реализоваться без вмешательства сознания, или о тягостном для субъекта мотивационном конфликте, подсознание освобождает сознание от стрессирующих перегрузок.
  Подсознание всегда стоит на страже добытого и хорошо усвоенного, будь то доведенный до автоматизма навык или социальная норма. Консерватизм — одна из наиболее характерных черт подсознания. Благодаря подсознанию /109/ индивидуально усвоенное (условнорефлекторное) приобретает императивность и жесткость, присущие безусловным рефлексам. Отсюда возникает иллюзия врожденности некоторых проявлений неосознаваемого, например иллюзия врожденности грамматических структур, усвоенных ребенком путем имитации задолго до того, когда он осознает эти правила на школьных уроках родного языка. Сходство подсознательного с врожденным получило отражение даже в житейском лексиконе, породив метафоры типа «классовый инстинкт», «голос крови» и тому подобные выражения.
      Перейдем к анализу второй разновидности неосознаваемого психического, которую в отличие от подсознания и вслед за К.С. Станиславским можно назвать сверхсознанием или надсознанием, по терминологии М. Г. Ярошевского [5]. Мы будем пользоваться термином «сверхсознание», поскольку он непосредственно связан с творчеством, с представлениями Станиславского о сверхзадаче и сверхсверхзадаче творческого процесса. Именно этот термин был использован нами в ранее опубликованных работах [6].
      Функционирование сверхсознания, порождающего новую, ранее не существовавшую информацию путем рекомбинации следов полученных извне впечатлений, не контролируется осознанным волевым усилием: на суд сознания подаются только результаты этой деятельности [7].
      К сфере сверхсознания относятся первоначальные этапы всякого творчества — порождение гипотез, догадок, творческих озарений. Если подсознание защищает сознание от излишней работы и психических перегрузок, то неосознаваемость творческой интуиции есть защита от преждевременного вмешательства сознания, от чрезмерного давления ранее накопленного опыта. Не будь этой защиты, здравый смысл, очевидность непосредственно наблюдаемого, догматизм прочно усвоенных норм душили бы «гадкого утенка» (смелую гипотезу, оригинальный за-/110/мысел и т. п.) в момент его зарождения, не дав ему превратиться в «прекрасного лебедя» будущих открытий. Вот почему за дискурсивным мышлением оставлены важнейшие функции формулировки проблемы и постановки ее перед познающим умом, а также вторичный отбор порождаемых сверхсознанием гипотез: сперва путем их логической оценки, а затем в горниле экспериментальной, производственной и общественной практики.
      Деятельность сверхсознания и сознания в процессе творчества сопоставима с функциями изменчивости и отбора в процессе «творчества природы» — биологической, а затем и культурной эволюции. К мысли о сходстве процесса возникновения новых форм живых существ с творческой деятельностью индивидуального мозга в разное время приходили многие авторы: К.А. Тимирязев (1901), У. Рассел (1973), Р.. Доукинс (1977), М.В. Волькенштейн (1980) и др. Этот, далеко не полный, перечень имен отнюдь не исключает принципиальных различий в том, как именно реализовался «эволюционный подход» в воззрениях того или иного автора. Для нас, например, неприемлемо предложение К. Поппера [8] поставить его теорию гипотез на место теории условных рефлексов И.П. Павлова, тем более что сам Павлов указал на сходство стадий генерализации и последующей специализации условных рефлексов с процессом научной мысли, который «заключается в том, чтобы, во-первых, получить более постоянную и более точную связь, а во-вторых, откинуть потом связи случайные» [9].
      Сразу же заметим, что функции сверхсознания не сводятся к одному лишь порождению «психической мутации», т. е. к чисто случайному рекомбинированию хранящихся в памяти следов. По каким-то еще неведомым нам законам сверхсознание осуществляет первичный отбор возникающих рекомбинаций и предъявляет сознанию только те из них, которым присуща известная вероятность их соответствия реальной действительности [10]. Вот почему даже самые «безумные идеи» ученого принципиально от-/111/личны от патологического безумия душевнобольных и фантасмагории сновидений.
      Современная нейрофизиология располагает знанием ряда механизмов, способных привести к замыканию временных нервных связей между следами (энграммами) ранее полученных впечатлений, чье соответствие или несоответствие действительности выясняется лишь вторично после сопоставления с объективной реальностью. Среди этих механизмов, подробно рассмотренных нами ранее [11], особое место занимает принцип доминанты А.А. Ухтомского. В настоящее время можно считать установленным, что сверхсознание (творческая интуиция) всегда «работает» на удовлетворение потребности, устойчиво доминирующей в иерархии мотивов данного субъекта.
      Подобно тому как имитационное поведение способно адресоваться к подсознанию, минуя контроль рационального мышления, важнейшим средством тренировки и обогащения сверхсознания является детская игра. Будучи свободной от достижения утилитарных, а до определенного возраста и социально-престижных целей, игра обладает той самоцельностью и самоценностью, которые направляют ее на решение бескорыстно-творческих задач. Детская игра мотивируется почти исключительно потребностями познания и вооруженности — под последней мы понимаем потребность приобретения знаний, навыков и умений, которые понадобятся лишь в дальнейшем. Именно эти две потребности — познание и вооруженность — питают деятельность детского сверхсознания, делая каждого ребенка фантазером, первооткрывателем и творцом. По мере взросления потребности познания все чаще приходится конкурировать с витальными и социальными потребностями, а сверхсознанию отвлекаться на обслуживание широкого спектра самых разнообразных мотиваций. Не случайно подлинно великие умы характеризуются сохранением отдельных черт детскости, что было замечено давно и не один раз.
      Е.Л. Фейнберг подробно рассмотрел отличия интуиции — догадки (порождение гипотез) от интуиции — прямого усмотрения истины, не требующего формально-логических доказательств [12]. Примером интуиции последнего типа может служить заключение ученого о достаточности количества экспериментов или заключение судьи о доста-/112/точности объективных доказательств виновности. Напомним, что закон требует от судьи выносить приговор согласно «внутреннему убеждению», не предписывая заранее то или иное количество доказательств. Не случайно в законе наряду с дискурсивной «буквой» присутствует интуитивный «дух». Мы полагаем, что в генезисе двух разновидностей интуиции есть нечто принципиально общее, а именно дефицит информации, необходимой и достаточной для логически безупречного заключения. В первом случае (интуиция — догадка) этой информации еще нет, ее предстоит найти в ходе проверки возникающего предположения. В случае интуиции — прямого усмотрения истины получить такую информацию вообще невозможно (как решить, какое количество экспериментов должен поставить ученый, где остановиться суду в рассмотрении доказательств?).
      Феномен интуиции — усмотрения истины служит дополнительным аргументом в пользу термина «сверхсознание». В самом деле, дискурсивное мышление поставляет материал для принятия решения, предлагает сознанию реестр формализуемых доказательств, окончательное же решение принимается на уровне интуиции и формализовано быть не может.
      Материал для своей рекомбинационной деятельности сверхсознание черпает и в осознаваемом опыте, и в резервах подсознания. Тем не менее в сверхсознании содержится нечто именно «сверх», т. е. нечто большее, чем сфера собственно сознания. Это «сверх» есть принципиально новая информация, непосредственно не вытекающая из ранее полученных впечатлений. Силой, инициирующей деятельность сверхсознания и одновременно направляющей содержательную сторону этой деятельности, является доминирующая потребность. Экспериментально показано, что при предъявлении испытуемому неопределенных зрительных стимулов количество ассоциаций таких стимулов с пищей возрастает по мере усиления голода. Этот эксперимент может служить примером мотивационных ограничений, изначально наложенных на деятельность сверхсознания. Подчеркнем еще раз, что интуиция — отнюдь не калейдоскоп, не игра случайности, она исходно канализирована качеством доминирующей потребности и объемом ранее накопленных знаний. Никакое «генерирование идей» без обширнейших знаний свойств химических элементов не привело бы к открытию Периодического закона.
      /113/
      Если позитивная функция сверхсознания заключается в порождении нового, то негативная — в преодолении существующих и общепринятых норм. Ярким примером негативной функции сверхсознания может служить чувство юмора и его внешнее выражение в виде смеха. Смех возникает непроизвольно и не требует логического уяснения субъектом, почему смешное — смешно. Будучи положительной эмоцией, смех возникает по универсальной схеме рассогласования между предынформированностью (прогнозом) и полученной в данный момент информацией. Но при этом поступившая информация не просто превосходит существовавший ранее прогноз, а отменяет, перечеркивает его. Классический пример тому — структура любого анекдота, всегда состоящего из двух частей: ложного прогноза и отменяющей его концовки. Мотивационную основу юмора составляют потребности познания и экономии сил. Остроумный ход ищущей мысли не только приближает к истине, но и ведет к решению логической задачи неожиданно коротким путем. В юморе всегда торжествует превосходство нового знания над несовершенством, громоздкостью устаревших норм. Вот почему, по образному выражению К. Маркса, человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Присоединение к потребностям познания и экономии сил других побочных мотиваций — биологических и социальных — придает смеху множество дополнительных оттенков, делает его добродушным, злорадным, надменным, умным, глупым, беззаботным и т. д., превращая тем самым смех в «самую верную пробу души» (Ф. М. Достоевский).
      Неполное, лишь частичное осознание человеком движущих им потребностей снимает мнимое противоречие между объективной детерминированностью человеческого поведения и субъективно ощущаемой свободой выбора. Эту диалектику поведения в свое время проницательно разглядел Б. Спиноза: люди лишь по той причине считают себя свободными, что свои поступки они сознают, а причин, их вызвавших, не знают. Поведение человека детерминировано его наследственными задатками и условиями окружающей среды, в первую очередь условиями социального воспитания. Науке не известен какой-либо третий фактор, способный повлиять на выбор совершаемого поступка. Вместе с тем вся этика, и прежде всего принцип личной ответственности, базируется, как писал Гегель, на безусловном признании абсолютно свободной воли. Отказ /114/ от признания свободы выбора означал бы крушение любой этической системы и нравственности.
      Чувство свободы и вытекающая из него личная ответственность включают механизмы всестороннего и повторного анализа последствий того или иного поступка, что делает окончательный выбор более обоснованным [13]. Дело в том, что практическая мотивационная доминанта, непосредственно определяющая поступок («вектор поведения», по А.А. Ухтомскому), представляет интеграл главенствующей потребности, устойчиво доминирующей в иерархии мотивов данной личности (доминанта жизни или сверхсверхзадача, по К.С. Станиславскому), и той или иной ситуативной доминанты, экстренно актуализированной сложившейся обстановкой. Например, реальная опасность для жизни актуализирует ситуативную доминанту — потребность самосохранения, удовлетворение которой нередко оказывается в конфликте с доминантой жизни (социально детерминированной потребностью соответствовать определенным этическим эталонам). Сознание (как правило, с участием подсознания) извлечет из памяти и мысленно «проиграет» последствия тех или иных действий субъекта. Кроме того, в борьбу мотивов окажутся вовлечены механизмы воли — потребности преодоления преграды на пути к достижению главенствующей цели, причем преградой в данном случае окажется инстинкт самосохранения. Каждая из этих потребностей породит свой ряд эмоций, конкуренция которых будет переживаться субъектом как борьба между естественным для человека страхом и чувством долга, стыдом при мысли о возможном малодушии и т. п. Результатом подобной конкуренции мотивов и явится либо бегство, либо стойкость и мужество.
      В данном примере нам важно подчеркнуть, что мысль о личной ответственности и личной свободе выбора тормозит импульсивные действия под влиянием сиюминутно сложившейся обстановки, дает выигрыш во времени для оценки возможных последствий действия и тем самым ведет к усилению главенствующей потребности, которая оказывается способной противостоять ситуативной доминанте страха.
      Таким образом, не сознание само по себе п ые воля сама по себе определяют тот или иной поступок, а их способность усилить или ослабить ту или иную из конкурирующих потребностей. Это усиление реализуется через /115/ механизмы эмоций, которые, как было показано нами ранее, зависят не только от силы потребности, но и от оценки вероятности (возможности) ее удовлетворения [14]. Ставшая доминирующей потребность (практическая доминанта) направит деятельность интуиции (сверхсознания) на поиск оптимального творческого решения проблемы, на поиск такого выхода из сложившейся ситуации, который соответствовал бы удовлетворению этой доминирующей потребности.
      Тщательный анализ мемуаров выдающихся летчиков-участников Великой Отечественной войны показывает, что виртуозное боевое мастерство с принятием мгновенных и неожиданных для противника решений человек проявлял при равной степени профессиональной квалификации (запасе навыков) не в состоянии страха (потребность самосохранения) и не в состоянии ярости (потребность сокрушить врага любой ценой), а в эмоционально положительном состоянии боевого азарта, своеобразной «игры с противником», т. е. при наличии компонентов идеальной потребности творчески-познавательного характера, сколь бы странной она ни казалась в условиях борьбы не на жизнь, а на смерть.
      Если главенствующая потребность (доминанта жизни) настолько сильна, что способна автоматически подавить ситуативные доминанты, то она сразу же мобилизует резервы подсознания и направляет деятельность сверхсознания на свое удовлетворение. Борьба мотивов здесь фактически отсутствует, и главенствующая потребность непосредственно трансформируется в практическую доминанту. Примерами подобной трансформации могут служить многочисленные случаи самопожертвования и героизма, когда человек, не задумываясь, бросается на помощь другому. Как правило, мы встречаемся здесь с явным доминированием потребностей «для других», будь то «биологический» родительский инстинкт или альтруизм более сложного социального происхождения.
      Формирование практической доминанты может оказаться тяжкой задачей для субъекта, когда главенствующая и ситуативная доминанты примерно равны по силе и находятся в конфликтных отношениях. Такого рода конфликты лежат в основе многих произведений классической литературы. С другой стороны, отсутствие практиче-/116/ской доминанты (у пенсионера, у человека, оказавшегося не у дел) переживается отдельными личностями исключительно тяжело. Не менее печально по своим последствиям отсутствие главенствующей потребности (доминанты жизни), в результате чего человек становится игрушкой ситуативных доминант. «Отклоняющееся» поведение подростков, алкоголизм и наркомания дают множество примеров такого рода. Подчеркнем, что человек, как правило, не осознает подлинной причины тягостного для него состояния, давая самые разнообразные объяснения своему бесцельному и пустому времяпрепровождению.
      Выше мы сравнили взаимодействие сознания и сверхсознания с ролью отбора и непредсказуемой изменчивости в процессе биологической эволюции. Подчеркнем, что речь идет не об аналогии, а об универсальном принципе всякого развития, который проявляется и в «творчестве природы» (происхождение новых видов), и в творческой деятельности индивидуального субъекта, и в эволюции культуры. Здесь нелепо говорить о каком-то «перенесении» биологических законов на социально детерминированную психику или на историю человеческой цивилизации в целом. Наука не раз встречалась с подобного рода универсальными принципами. Достаточно вспомнить регуляторные функции обратной связи, которые обнаруживаются и в регуляции кровяного давления (даже в биохимических процессах!), и в управлении промышленным производством. Дело не в «переносе», а в универсальности фундаментальных правил теории управления.
      То же самое мы встречаем и в динамике происхождения нового, где бы это новое ни возникало: в процессе филогенеза, в индивидуальном (научном, техническом, художественном) творчестве человека, в истории культуры. Процесс возникновения нового с необходимостью предполагает наличие четырех обязательных компонентов: 1) эволюционирующая популяция; 2) непредсказуемая изменчивость эволюционирующего материала; 3) отбор; 4) фиксация (наследование в широком смысле) его результатов.
      В творческой деятельности человека этим четырем компонентам соответствуют:
      1)    опыт субъекта, как усвоенный им опыт современников, так и опыт предшествующих поколений;
      2)    деятельность сверхсознания (интуиция), т. е. такие трансформации и рекомбинации следов (энграмм) ранее полученных впечатлений, чье соответствие или несо-/117/ответствие реальной действительности устанавливается лишь позднее;
      3)    деятельность сознания, подвергающего гипотезы (своеобразные «психические мутации») сначала логическому отбору, а затем экспериментальной производственно-практической и общественно-практической проверке;
      4)    закрепление результатов отбора в индивидуальной памяти субъекта и в культурном наследовании сменяющихся поколений.
      В случае развития цивилизации эволюционирует культура в целом, однако новое (идея, открытие, изобретение, этическая норма и т. д.) первоначально возникает не в абстрактном межличностном и надличностном пространстве, а в индивидуальном материальном органе — мозге конкретного человека, первооткрывателя и творца. Это обстоятельство уместно сопоставить с тем фактом, что, хотя эволюционирующей единицей в биологии является популяция, отбор может действовать только через отдельных особей. Непредсказуемость открытия, защищенность «психического мутагенеза» и «психических рекомбинаций» от вмешательства сознания и воли представляют необходимое условие развития, подобно тому как непредсказуемость мутаций обязательна для биологической эволюции. Полная рациональность (формализуемость) и произвольность первоначальных этапов творчества сделали бы его невозможным и означали бы конец развития цивилизации.
      Поясним сказанное примером. Допустим, что успехи генетической инженерии и усовершенствованная система воспитания позволили нам формировать «идеальных людей». Но ведь они будут идеальны с точки зрения наших сегодняшних, исторически преходящих и неизбежно ограниченных представлений об этом идеале. Тем самым «идеально запрограммированные» люди могут оказаться крайне уязвимыми при встрече с будущим, которое потребует от них не предусмотренных нами качеств. К счастью, в области психофизиологии творчества мы встречаемся с одним из тех запретов природы, преодоление которых было бы нарушением ее закономерностей, подобных закону сохранения энергии и принципу дополнительности. Вот почему все попытки формализации и кибернетизации творчества напоминают попытки создать вечный двигатель.
      Сверхсознание питается материалом, накопленным сознанием и частично зафиксированным в подсознании, и в принципе не может породить гипотезу, совершенно «свободную» от этого опыта. В голове первобытного гения не /118/ могла родиться теория относительности. Гений нередко опережает свое время, но дистанция этого опережения исторически ограничена. Иными словами, человечество берется за решение только тех задач, к которым оно относительно подготовлено. Здесь вновь мы встречаемся с непредсказуемой неслучайностью «психических мутаций». Вместе с тем общественное развитие реализуется через преобразующую мир деятельность конкретных личностей, через активность их сверхсознания, где зарождаются научные и технические открытия, новые этические нормы и замыслы художественных произведений. Сугубо индивидуальная находка в области технологии позднее оборачивается промышленной революцией, меняющей ранее существовавшие производственные отношения. Так, высшая нервная деятельность человека, ядром которой являются его витальные («биологические»), социальные и идеальные (творчески-познавательные) потребности, становится, по выражению В. И. Вернадского, великой планетарной и космической силой среди других природных сил [15].
      Закончим формулировкой нескольких итоговых положений.
      1. Высшая нервная (психическая) деятельность человека имеет трехуровневую структуру: сознание, подсознание и сверхсознание.
      Сознание оперирует знанием, которое потенциально может быть передано другому, может стать достоянием других членов сообщества. Как показали многочисленные исследования функциональной асимметрии головного мозга, для осознания внешних стимулов или событий внутренней жизни субъекта необходимо участие речевых зон больших полушарий. В сфере творчества именно сознание формулирует вопрос, подлежащий разрешению, и ставит его перед познающим действительность умом.
      К сфере подсознания относится все то, что было осознаваемым или может стать осознаваемым в определенных условиях. Это доведенные до автоматизма навыки, глубоко усвоенные социальные нормы и мотивациопные конфликты, тягостные для субъекта. Подсознание защищает сознание от излишней работы и психических перегрузок.
      Деятельность сверхсознания (творческой интуиции) обнаруживается в виде первоначальных этапов творчест-/119/ва, которые не контролируются сознанием и волей. Неосознаваемость этих этапов представляет собой защиту рождающихся гипотез («психических мутаций и рекомбинаций») от консерватизма сознания, от чрезмерного давления ранее накопленного опыта. За сознанием остается функция отбора этих гипотез путем их логического анализа и с помощью критерия практики в широком смысле слова. Нейрофизиологическую | основу сверхсознания составляют трансформация и рекомбинация следов (энграмм), хранящихся в памяти субъекта, первичное замыкание новых временных связей, чье соответствие или несоответствие действительности выясняется лишь в дальнейшем.
      2.    Деятельность сверхсознания всегда ориентирована на удовлетворение доминирующей потребности, конкретное содержание которой определяет направление «психического мутагенеза». Таким образом, «психические мутации» изначально носят непредсказуемый, но неслучайный характер. Второй канализирующий фактор — ранее накопленный опыт субъекта, зафиксированный в его сознании и подсознании.
      3.    Неполное осознание субъектом движущих им потребностей снимает мнимое противоречие между объективной детерминированностью поведения человека наследственными задатками, условиями воспитания, окружающей социальной средой и субъективно ощущаемой им свободой выбора. Это переживание свободы — очень ценное приобретение, поскольку обеспечивает чувство личной ответственности, побуждающее всесторонне анализировать и прогнозировать возможные последствия того или иного поступка. Мобилизация из резервов памяти такого рода информации ведет к усилению потребности, устойчиво главенствующей в иерархии мотивов данной личности, благодаря чему она обретает способность противостоять ситуативным доминантам, т. е. потребностям, экстренно актуализированным сложившейся обстановкой.
      4.    Взаимодействие сверхсознания с сознанием есть проявление — на уровне творческой деятельности человека — универсального принципа возникновения нового в процессе биологической эволюции и развития культуры.
      Функции сверхсознания и сознания соответствуют взаимодействию непредсказуемой изменчивости и отбора в происхождении новых видов живых существ. Подобно тому как эволюционирующая популяция рождает новое через отбор на уровне отдельных особей, развитие культуры наследует в ряду сменяющихся поколений идеи, открытия /120/ и социальные нормы, первоначально возникающие в голове конкретных первооткрывателей и творцов.
      5. Сведение психической деятельности человека к одному лишь сознанию не в состоянии объяснить ни диалектику детерминизма и свободы выбора, ни механизмы творчества, ни подлинную историю культуры. Только признание важнейших функций неосознаваемого психического с выделением в нем принципиально различных феноменов под- и сверхсознания дает возможность естественнонаучного ответа на жгучие вопросы человековедения.
      /121/
      1    См.: Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека. М.: Изд-во МГУ, 1962. 432 с.
      2    См.: Гершуни Г. В., Кожевников В. А., Марусева А. М., Чистович Л. А. Об особенностях образования временных связей на неощущаемые звуковые раздражения у человека.— Бюл. эксперим. биологии и медицины, 1948, т. 26, № 3, с. 205.
      3    Подробный обзор данных о специализации и парной работе полушарий мозга человека читатель может найти в книге: Брагина Н.П., Доброхотова Т.А. Функциональные асимметрии человека. М.: Медицина, 1981. 288 с.
      4    Согласно представлениям Фрейда, «сверх-Я» представляет в психике индивида требования общества, его запреты, его веления. Конфликт между сферой биологических влечений («Оно») и цензурой «сверх-Я», по Фрейду, ведет к активации механизмов психологической защиты, а в случае ее неэффективности — к развитию невротических заболеваний.
      5    См.: Ярошевский М. Г. Категориальная регуляция научной деятельности.— Вопр. философии, 1973, № 11, с. 74.
      6    См.: Симонов П. В. Высшая нервная деятельность человека: мотивационно-эмоциональные аспекты. М.: Наука, 1975, с. 81; Он же. Категории сознания, подсознания и сверхсознания в творческой системе К.С. Станиславского.— В кн.: Бессознательное. Тбилиси: Мецниереба, 1978, т. 2, 685 с; Он же. Эмоциональный мозг. М.: Наука, 1981. 216 с.
      7    Яркие примеры тому читатель может найти в книге: Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Сов. радио, 1970, 150 с.
      8    См.: Popper К., Eccles G. The Self and its Brain. N. Y., 1977, p. 137-138.
      9    Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. М.: Наука, 1973, с. 588.
      10    См.: Симонов П.В. Эмоциональное возбуждение и «психический мутагенез».— В кн.: Второй симпозиум по проблеме «Человек и машина»: Тез. докл. М.: Науч.-техн. о-во радиотехники и электросвязи им А. С. Попова, 1966. 74 с,
      11    См.: Симонов П.В. Эмоциональный мозг. М.: Наука, 1981. 216 с.
      12    См.: Фейнберг Е. Л. Кибернетика, логика, искусство. М.: Радио и связь, 1981. 144 с.
      13    Подробнее см.: Симонов П. В. Детерминизм и свобода выбора.— В кн.: Методологические проблемы физиологии высшей нервной деятельности, М.: Наука, 1982. 176 с.
      14    Подробнее см.: Симонов П. В. Эмоциональный мозг. М.: Наука, 1981. 216 с.
      15    См.: Вернадский В. И. Биогеохимические очерки. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940, 248 с,
     
      В кн.: Кибернетика живого: Человек в разных аспектах.— М.: Наука, 1985.—176 с, ил.— (Серия «Кибернетика — неограниченные возможности и возможные ограничения»)

© Московский центр авторской песни, 2005

http://www.ksp-msk.ru/page_1106.html