Вице-президент Фонда «Наука за продление жизни» Юрий Дейгин рассказал о том, насколько реальным сегодня представляется изобретение лекарства от старости и смогут ли инвесторы найти на этом рынке своего «единорога».

На передовой борьбы со старением недавно произошло громкое событие: группа учёных во главе с гарвардским генетиком Дэвидом Синклером опубликовала результаты своего последнего исследования, которые уже назвали «огромным скачком в борьбе со старением».

Говорят даже, что открытый «препарат, который действительно обращает старение вспять», может появиться в аптеках уже в 2020 году. Более того, разработкой заинтересовались в NASA: по мнению специалистов, открытие Синклера может помочь поддерживать здоровье астронавтов во время длительных полётов к Марсу.

«Таблетка от старости» называется NMN. Её основу составляет никотинамид — прекурсор фермента NAD+ (никотинамид-аденин-динуклеотид), синтезируемого во всех клетках. Какие-либо чудесные свойства он до недавнего времени не демонстрировал: разве что никотиновая кислота (витамин В3), известная, кстати, уже больше ста лет, успешно применялась против пеллагры (разновидности авитаминоза), но её польза при сбалансированном питании минимальна.

Тем не менее, группе Синклера удалось добиться впечатляющих, на первый взгляд, результатов: NMN повысил способность клеток восстанавливать ДНК после повреждений. Исследования проводились на мышах и, по словам самого Синклера, уже через неделю после лечения клетки старых особей были неотличимы от клеток молодых. Клинические испытания на людях начнутся уже в этом году в Женской больнице Бригама, Бостон, США.

Означает ли это, что борьба со старением наконец-то перестанет быть уделом по большей части благотворителей и будет гораздо более привлекательным для капиталовложений направлением, а инвесторы наконец-то найдут на этом рынке своего «единорога»?
Немного истории

Мечты об источнике вечной молодости появились у человечества довольно давно — в конце концов, об этом писал ещё Геродот, а до него, по слухам, такой источник искал шумерский правитель Гильгамеш.

Бурное развитие науки вполне может сделать мечты реальностью: всё больше учёных говорят о том, что старение — это болезнь, с которой нужно и, главное, можно бороться, если мы хотим увеличить продолжительность здоровой человеческой жизни и избавить мир от возраст-зависимых заболеваний, в числе которых и рак, и болезнь Альцгеймера.

Этот оптимизм не беспочвенен: известно множество успешных экспериментов по продлению жизни самым разным модельным животным (от червей и мух до приматов), да и природа показывает, что старение — вовсе не обязательное условие существования живых организмов.

Чего стоят, например, вечно молодые и бессмертные гидры или голые землекопы — настоящие супергерои животного мира, — которые не чувствуют боли, могут обходиться без кислорода, и живут в 10-15 раз дольше своих мышиных кузенов.

Когда способность не стареть появится у человека, сказать сложно. Единой теории старения, которая бы объяснила все факторы этого процесса и помогла в поиске «лекарства», до сих пор нет. На фоне этой неопределённости «симптоматическая борьба» за продление жизни выглядит куда понятней. И миллиарды долларов выделяются на лечение рака, сердечно-сосудистых заболеваний и других патологий, риск возникновения которых, впрочем, несмотря на все усилия, продолжает расти с возрастом, причем в геометрической прогрессии.

По сравнению с тратами на рак или Альцгеймер, объёмы расходов на борьбу с самим старением далеко не так впечатляющи. Две передовые исследовательские организации, целенаправленно занимающиеся фундаментальными исследованиями механизмов старения, — американский Институт исследований старения Бака и американский Институт Солка — имеют годовые бюджеты в размере $40 млн и $110 млн соответственно.

Научное грантовое агентство США и Национальный институт старения в 2015 году выделили на различные исследования $1,4 млрд, но львиная доля этих грантов была выдана на разработку терапии против болезни Альцгеймера, которая тоже попадает под мандат NIA.

Частные инвесторы тоже смотрят на противостояние науки и старости настороженно: неудач на этом поприще пока было гораздо больше, чем успехов, и изначально весьма многообещающие технологии стабильно не оправдывали возложенных на них надежд.
В поисках «единорога»

Только за последние 20 лет были опробованы десятки стратегий борьбы со старением: исследователи предлагали и «чудодейственные таблетки», и генную терапию, но средство радикального продления жизни, которое и является целью этой борьбы, так и не было найдено.

Лучшие геропротекторы помогли увеличить её продолжительность лишь на 20-30% некоторым модельным организмам, но в свете того, что голодание продляет жизнь тем же организмам на 40-50%, эти достижения выглядят весьма блекло.

Из наиболее известных подходов, которые разочаровали своими результатами, можно выделить рапамицин, метформин, модуляцию сигнального пути Wnt, пересадку вилочковой железы и даже спустя полвека вновь входящее в моду переливание крови молодых доноров. Но ни один из них пока не показал каких-либо выдающихся результатов — то есть продления жизни модельных животных хотя бы на 50%.

В последние годы большие надежды возлагались на омолаживающий потенциал теломеразы — особого фермента, который вырабатывается в стволовых, половых и некоторых других типах клеток.

Учёные, в том числе Уильям Эндрюс, основатель компании Sierra Sciences, и Майкл Фоссел, профессор клинической медицины Университета штата Мичиган, надеялись использовать его свойства для того, чтобы воздействовать на один из клеточных механизмов старения — укорачивание теломер, то есть участков на концах хромосом, которые являются одним из древнейших механизмов ограничения количества делений клетки.

С каждым последующим делением эти участки становятся всё меньше, и, в конце концов, на определенном этапе популяция клеток вообще перестает делиться.

Самым заметным достижением в теломеразной области стали результаты, которые получила команда испанского Национального онкологического научного центра под руководством Марии Бласко: генная терапия теломеразой продлила как среднюю, так и максимальную продолжительность жизни подопытных мышей, правда, не более чем на 24%.

Неудивительно, что инвестиционная привлекательность «теломеразного» подхода к борьбе со старением остаётся под вопросом. Повысить её не помог даже рискованный шаг американки Элизабет Перриш, гендиректора компании BioViva, которая решила на себе испытать генную терапию, разработанную Бласко, не дожидаясь завершения всех необходимых клинических испытаний.
Элизабет Перриш

Инвесторы не спешат вкладывать деньги в продолжение исследований. Об этом, кстати, говорит и уже упомянутый Майкл Фоссел, который также сделал ставку на теломеразу и не слишком успешно пытается привлечь инвестиции для своей компании Telocyte, чтобы опробовать её против болезни Альцгеймера в клинических исследованиях.

Куда более благосклонно инвесторы отнеслись к разработке «сенолитиков» — препаратов, призванных справиться с сенесцентными клетками, то есть клетками, которые с возрастом перестали выполнять свои функции, но по какой-то причине не ушли в апоптоз, то есть отказались подчиниться приказу совершить самоубийство.

Об этом свидетельствует успех стартапа Unity Biotechnology, который привлек на свои разработки $116 млн и убедил в жизнеспособности подхода даже таких искушённых инвесторов, как создателя PayPal Питера Тиля и главу Amazon Джеффа Безоса.

Дело в том, что сенесцентные клетки не только не выполняют своих функций, но ещё и вредят организму, поскольку вырабатывают целый коктейль сигнальных факторов, который приводит к хроническому воспалению. Разработчики сенолитиков же надеются, что если они смогут выборочно удалить сенесцентные клетки, то это позволит омолодить организм.

Пока речь идёт о применении сенолитиков в борьбе с атеросклерозом, однако в теории они уже сегодня могут быть опробованы в клинических исследованиях и против других заболеваний, которые так или иначе связаны с процессом старения.
Будущее открытия Синклера

Открытие Синклера, судя по восторженным отзывам в прессе, должно оставить далеко позади и сенолитики, и теломеразу, и другие «таблетки от старости». Действительно, на первый взгляд его работа выглядит вполне убедительно, но искушённый читатель вспомнит, что несколько лет назад имя учёного упоминалось в связи с другой разработкой, которую тоже называли прорывом.

Речь идёт о ресвератроле — особой молекуле, которая синтезируется в некоторых растениях как ответ на инфекцию и является компонентом красного вина. В опытах на животных ресвератрол продемонстрировал впечатляющие возможности к подавлению воспаления, онкологических процессов, а также увеличению продолжительности жизни.

Это открытие Синклер в 2008 году продал фармацевтическому гиганту GlaxoSmithKline (GSK), который вложил в исследования $720 млн, но так и не смог подтвердить его эффективность на людях (причем дважды), а в 2013 году вообще закрыл проект.

Теперь же команда Синклера обратилась к изучению свойств никотинамида. К числу первооткрывателей ученые не относятся: интерес к этому средству (в форме рибозида) возник примерно пять или шесть лет назад. Сначала им занималась компания ChromaDex, которая выпустила рибозид никотинамида на рынок как БАД под маркой NIAGEN, а затем в гонку ввязался бостонский стартап Elysium Health.

Его основатель Леонард Гуаренте привлек к работе шесть нобелевских лауреатов, но даже они не смогли заставить мышей или червей жить дольше от приема NR (nicotinamide riboside) более чем на несколько процентов.

Стоит отметить, что Гуаренте является коллегой и бывшим научным руководителем Синклера, а в продаваемый им БАД «Базис», помимо рибозида никотинамида, включен и аналог ресвератрола — птеростильбен. Так что «прорыв» NMN пока очень напоминает историю с ресвератролом и прочими БАДами на основе никотинамида, которые прекрасно себя чувствуют на рынке и приносят своим компаниям неплохой доход, но не приближают победу над старостью.
Есть ли надежда

В сущности все самые популярные сегодня подходы к борьбе со старением сводятся к устранению какого-либо «симптома» этого процесса — будь то «дефектные» клетки или короткие теломеры. Это выглядит вполне логично, если учесть, что большинство специалистов рассматривают старение как случайность: в силу некоего несовершенства организм с возрастом накапливает различные «поломки» и «ошибки», которые приводят к старости и смерти.

Правда, случайность эта почему-то строго детерменирована, и этапы старения чётко расписаны: начиная от появления морщин и заканчивая менопаузой. Вряд ли кто-то встречал 20-летнего человека с морщинами или 60-летнего без них. А кроме того, устранение единичных «поломок» пока не дало сколько-нибудь существенных результатов даже в ходе экспериментов на мышах, что уж говорить о людях.

Всё это заставляет задуматься о ложности предположения о том, что старение случайно, и принять альтернативную гипотезу, подтверждаемую массой доказательств, которая утверждает, что старение — это программа, заложенная в наших генах.

Эта программа начинает действовать ещё с момента полового созревания и медленно, но неумолимо приводит к смерти. Неудивительно, что такой беспощадный эволюционный процесс почти невозможно сдержать при помощи воздействия на какой-то один его показатель. Главный вопрос заключается в том, можно ли эту программу отключить или хотя бы замедлить.

К счастью, ученые получают всё больше и больше доказательств того, что ответ на этот вопрос положительный. Более того, наука уже научилась обращать вспять старение, правда пока лишь на клеточном уровне.

В 2006 году ученые научились делать то, что природа делает с каждым зародышем, а именно «обнулять» возраст клеток — ведь зародыш начинает свой жизненный путь из материнской яйцеклетки, которая является ровесником его матери. Так вот, теперь и мы умеем «омолаживать» любую взрослую клетку организма, превратив её обратно в стволовую.

Впервые этого смог добиться японский ученый Синъя Яманака при помощи четырёх факторов транскрипции генов (Oct4, Sox2, Klf4 и c-Myc, а все вместе – OSKM, или «факторы Яманаки»), тесно связанных с основными этапами жизненного цикла клетки, за что и получил в 2012 году Нобелевскую премию.
Синъя Яманака

От активного применения этой технологии внутри организма учёных удерживал риск развития злокачественных опухолей из перепрограммированных клеток. Нет никаких гарантий, что клетка кожи, которую факторы Яманаки вернули обратно в плюрипотентное состояние, не захочет вдруг стать клеткой печени, да ещё и многократно размножиться.

Но в прошлом году исследователи под руководством Хуана Карлоса Исписуа Бельмонте из калифорнийского Института Солка опубликовали работу, в которой подтвердили наблюдение 2011 года о том, что процесс превращения обычной клетки в стволовую происходит постепенно. И если найти оптимальную схему «включения» факторов Яманаки, то клетка не превращается сразу в стволовую, а лишь омолаживается, не меняя своего фенотипа (что, в частности, позволяет избежать возникновения злокачественных опухолей).

В результате продолжительность жизни подопытных мышей увеличилась на 33-50%. Правда, это были быстростареющие мыши, а результатов эффективности (и безопасности) такого эпигенетического отката факторами Яманаки на обычных животных пока не опубликовано.

Несмотря на это, работа учёных весьма примечательна уже тем, что у мышей, получавших терапию, наблюдалось снижение практически всех критических маркеров старения, в том числе маркеров сенесцентных клеток. Даже теломеры удлинялись, что подтвердила в независимом исследовании Мария Бласко, которая тоже не так давно начала изучение факторов Яманаки.

Пожалуй, открытие группы Бельмонте можно считать прорывом в борьбе против старения — ученым удалось применить главный механизм омоложения клеток для омоложения всего организма. Конечно, его предстоит усовершенствовать, но эта задача гораздо проще самого поиска подобной технологии. Ещё несколько лет назад она казалась фантастикой, а теперь перед нами открыт путь для создания по-настоящему действенной генной терапии старения.

Кстати, всю перспективность такого подхода заметили и другие «борцы» со старением. Помимо Марии Бласко, которая тоже сосредоточилась на факторах Яманаки, открытием заинтересовался Нед Дэвид, глава уже упомянутой выше Unity Biotechnology, столь любимой инвесторами калибра Тиля и Безоса.

В течение месяца после выхода публикации группы Бельмонте Нед Дэвид дважды встречался с учёным, а в марте 2017 даже обсуждал некие потенциальные дальнейшие шаги. Возможно, компания скоро переключится с сенолитиков на факторы Яманаки?

Судя по всему, именно прорыв Бельмонте может стать тем самым «единорогом», заполучить которого в свой портфель мечтает каждый инвестор. Его группа продемонстрировала комплексный подход к заложенной в организме программе старения и показала возможность её «взлома». Если инвесторы поверили в сенолитики, то что помешает стартапу, решившему коммерциализировать куда более многообещающий подход, достигнуть успеха?

#Будущее   https://vc.ru/23858-if-forever-life-possible

Съев бактерию, иммунные клетки нейтрофилы мгновенно заливают ее сильным окислителем – хлорноватистой кислотой.

У иммунной системы есть целый арсенал способов борьбы с бактериями, и один из них – просто съесть врага.

Этим занимаются, в частности нейтрофилы, или нейтрофильные гранулоциты, которые встречают инфекцию одними из первых. Но проглотить бактерию мало, нужно ее еще как-то и убить. Клетки заливают поглощенную бактерию сложным химическим коктейлем с сильными окислителями. В состав окислительного химического оружия входят перекись водорода и хлорноватистая кислота (гипохлорит), из которой делают хлорную известь, или хлорку – известное дезинфицирующее и отбеливающее средство.

Состав окислительного антибактериального коктейля, которым пользуются нейтрофилы, раскрыли сравнительно давно, также известно, какие именно ферменты нужны для накопления перекиси водорода и хлорноватистой кислоты. Но до сих пор не вполне ясно было, что именно происходит в нейтрофилах, когда они поглощают бактерию: в какой момент бактерия получает порцию химикатов, как быстро они действуют, и какой из химикатов здесь более важен. Нейтрофилы, съев порцию микробов, довольно быстро гибнут и разрушаются – может, обработка бактерий окислителями случается уже после их гибели?

Чтобы узнать детали того, что происходит, исследователи из Рурского университета и Боннского университета внедрили в подопытных бактерий особый флуоресцентный белок, чувствительный к окислению: в нормальном состоянии он светился зеленым, когда его освещали синим светом, но после окисления, чтобы добиться флуоресценции, его нужно было освещать не синим светом, а фиолетовым.

Бактерий скармливали иммунным клеткам, и оказалось, что уже через несколько секунд после того, как они попали внутрь нейтрофилов, светящийся белок менял свойства. Иными словами, иммунные клетки заливали бактерий окислительным коктейлем почти мгновенно. В статье в eLife говорится, что судя по скорости химической реакции и по тому, как окислялся флуоресцентный белок внутри бактерий, главным окислителем был гипохлорит – так что с некоторой натяжкой можно сказать, что нейтрофилы убивали бактерий «хлоркой».

Правда, для того, чтобы получить гипохлорит, нейтрофилам нужна перекись водорода. Поэтому, когда у них отключали ген, отвечающий за производство перекиси, поглощенные бактерии оставались в живых. С другой стороны, если отключали ген, отвечающий за производство гипохлорита, бактерии гибли, но очень неохотно – перекись сама по себе их тоже убивала, но ее одной тут определенно не хватало.

С новыми данными мы не только можем лучше понять, как иммунные клетки борются с инфекцией и почему некоторым бактериям все-таки удается выстоять против химического оружия – возможно, в перспективе удастся создать какие-то новые, более эффективные антибактериальные лекарства, которые будут помогать иммунитету убивать микробов, действуя на ферменты, которые создают окислительный коктейль.

Автор: Кирилл Стасевич

Источник: Наука и жизнь (nkj.ru)

Когда в организме появляется инфекция или опухоль, иммунные клетки настраивают активность собственных генов так, чтобы с максимальной эффективностью устранить угрозу.

Для этого в клеточное ядро отправляются специальные белки, которые узнают в ДНК нужные гены, связываются с ними и заставляют другие белки активнее синтезировать на генах матричную РНК. Синтез РНК на ДНК называется транскрипцией, а белки, которые ее регулируют – транскрипционными факторами. Затем РНК-копии подхватывают другие молекулярные машины, которые синтезируют на них нужные белки.
Один из самых известных регуляторов активности иммунных генов – транскрипционный фактор под названием ядерный фактор «каппа-би», или NF-κB (тут нужно уточнить, что NF-κB – название не одного какого-то белка, а целого семейства). Однако работа NF-κB не сводится к тому, чтобы прийти в клеточное ядро, включить иммунные гены и сидеть на них до победного конца.

На деле он ведет себя подобно маятнику, то приходя в ядро, то уходя из него; соответственно, иммунные гены, которыми управляет «каппа-би», то включаются, то выключаются. Если цикл сломать, если «каппа-би» разрегулируется и, приходя в ядро, будет оставаться там дольше обычного, то воспалительная реакция выйдет из-под контроля, и могут начаться такие аутоиммунные болезни, как псориаз, ревматоидный артрит и т. д.

Притом у самого NF-κB есть свои регуляторы. Исследователи из Уорикского университета пишут в своей статье в PNAS, что путешествия «каппа-би» по клетке зависят от температуры: чем она выше, тем чаще он бегает в ядро и обратно. И ритм его работы зависит от другого иммунного белка, который называется А20.

Про А20 известно, что он успокаивает иммунитет, подавляя воспалительные процессы. Если клетку лишали А20, то «каппа-би» в ней переставал чувствовать температуру. Тут можно вспомнить, что температура тела у нас меняется в течение суток: биологические часы слегка охлаждают нас во время сна.

Хотя суточные колебания температуры у нас не очень велики, в пределах полутора градусов, «каппа-би» такие колебания, по словам авторов работы, вполне чувствует. И те проблемы с иммунитетом, вроде неуправляемого воспаления, которые возникают у людей с расстроенными биологическими часами, могут возникать как раз потому, что из-за сломанных часов начинается непорядок в температурных циклах, что, в свою очередь, сказывается на работе иммунного регулятора NF-κB.

С другой стороны, известно, что если мышей содержать при температуре более высокой, чем обычно, они будут более устойчивы к злокачественным заболеваниям, и воспаление они будут переносить легче; а инфекции вроде гриппа или обычной простуды оказываются более тяжелыми в холодное время года. (И мы уже как-то писали о том, что летом наши иммунные гены работают иначе, нежели зимой.)

Очевидно, все это можно объяснить чувствительностью иммунной системы к температуре тела и окружающей среды: в теплой обстановке благодаря более частым циклам «каппа-би» иммунитет справляется с проблемами лучше. И, возможно, такую температурную чувствительность можно использовать при лечении самых разных болезней, от простуды до рака.

Летом наши иммунные гены работают иначе, нежели зимой.

Когда мы говорим о биологических часах, то обычно имеем в виду суточные, или циркадные ритмы, которые зависят от смены дня и ночи. Однако одними лишь суточными ритмами наши биологические часы не исчерпываются. Например, есть физиологические процессы, подчиняющиеся месячному циклу, и самый известный пример, конечно же, это менструальный цикл.

Летом наши иммунные гены работают иначе, нежели зимой. (Фото Corbis.)
Активность генов в зависимости от времени года: синим обозначена доля «летних» генов, зелёным – «зимних», красным – тех, чья активность меняется в течение года незначительно.
Но есть часы с ещё большим периодом – в статье в Nature Communications группа исследователей из Кембриджа пишет о годичном цикле активности некоторых иммунных генов. В лаборатории Джона Тодда (John Todd) некоторое время занимались суточной активностью гена ARNTL, который подавляет воспалительные процессы, и, как оказалось, в разное время суток он «активничает» по-разному – по крайней мере, у мышей. Одновременно исследователи участвовали в международном проекте под названием BABYDIET, целью которого было выяснить, как наличие или отсутствие определённых веществ в питании влияет на развитие детей в первый год жизни. Для проекта в течение длительного времени много раз брали анализы крови, так что в конце концов возникла идея проверить, не меняется ли активность гена ARNTL ещё и в зависимости от времени года.

И действительно, у людей ARNTL был наиболее активен летом, и наименее – зимой. В дальнейшем оказалось, что 23% генов обладают сезонной активностью, причём среди них были и те, про ритмическую активность которых давно известно, так и те, которые до сих пор ни в каких «часовых механизмах» замечены не были. (Стоит подчеркнуть, что 23% относятся не вообще к полному набору человеческих генов, а лишь к некоторым.) Причём как раз воспалительные гены сильнее всего работают зимой, то есть тогда, когда противовоспалительный ARNTL засыпает.

Полученные результаты сравнили с данными других больших клинических исследований, проходивших в других странах. Оказалось, что те же гены у жителей Австралии работают наоборот, что понятно – ведь в южном полушарии по сравнению с северным зима и лето меняются местами. С другой стороны, у жителей Исландии сезонность в активности генов была неупорядоченной, нерегулярной – возможно, из-за полярных дней и ночей. А вот у тех, кто живёт в африканской Гамбии, годовой цикл генетической активности привязан к сезону дождей.

Только ли иммунные гены и клетки чувствуют времена года? Анализ биопсий жировой ткани (здесь авторы работы опять-таки воспользовались материалом из другого независимого исследования) показал, что сезонные изменения в генетической активности есть и здесь, так что годичные часы, очевидно, работают в самых разных тканях и органах.

Повышенная активность воспалительных генов в осенне-зимнее время может быть предупредительной мерой против тех патогенов, которые любят холодные сезоны. С другой стороны, атака инфекций здесь может быть первичной, а иммунитет лишь реагирует на них, так что в результате получается своеобразный ритм. Какое из объяснений правильное, а какое – нет, ещё предстоит выяснить. Пока что мы можем с уверенностью заключить, что сезонные болезни сопровождаются сезонными же перестройками в нашем молекулярно-генетическом аппарате, и что это следовало бы учитывать в повседневной медицинской практике. Например, регулярное обострение хронических заболеваний, в том числе и сердечно-сосудистых, вполне может быть следствием большей активности воспалительных генов. Воспаление, как известно, плохо сказывается на состоянии сосудов, и получается, что иммунитет, готовясь к сезонной инфекционной атаке (или будучи спровоцирован такой атакой), тем самым вредит другим органам. Конечно, многие на собственном опыте знают, как улучшается и ухудшается самочувствие в зависимости от времени года, но теперь, по крайней мере, понятно, в каком направлении следует работать, чтобы как-то сгладить такую неприятную сезонность нашей физиологии.

Автор: Кирилл Стасевич

Источник: nkj.ru

Давно известное средство от алкоголизма под названием Антабус заставляет раковые клетки гибнуть от собственного белкового мусора.

Противораковые свойства дисульфирама, который также известен под названием Антабус, начали исследовать еще в 70-е годы прошлого века. И в то время, и сейчас его прописывают как средство от алкоголизма: у выпившего человека он вызывает неприятные ощущения, даже если выпито было очень немного, и тем самым отбивает охоту продолжать.

Но в 1971 году в одном из медицинских журналов вышла статья с описанием странного случая: у женщины с запущенным раком груди, который уже дал метастазы в кости, вторичные очаги болезни вдруг исчезли, оставив всего несколько злокачественных клеток в костном мозге. Причиной тому, видимо, был дисульфирам, который она пила ввиду своего увлечения спиртным; причем препараты против рака она в это время не принимала.

Эксперименты на животных показали, что дисульфирам действительно убивает раковые клетки и замедляет рост опухолей. Более того, в небольших клинических исследованиях Антабус продлевал жизнь пациенткам с раком груди. Однако потом все уперлось в то, что никто не мог понять, как он действует – а если механизм действия неизвестен, медики предпочитают такие вещества не использовать.

В новой статье, опубликованной в Nature, есть не только новые подтверждения того, что дисульфирам помогает организму выстоять против рака – в ней также описано и то, как он работает на молекулярно-клеточном уровне. Зденек Скротт (Zdenek Skrott) и его коллеги из Университета Палацкого, Онкологического исследовательского центра Дании и Каролинского института использовали медицинские данные, которые в Дании собирали с 2000 по 2013 гг. и которые содержали более 244 000 случаев злокачественных заболеваний. Более 3000 пациентов среди них принимали Антабус, а среди них около 1200 принимали его регулярно и постоянно. Оказалось, что среди тех, кто принимал лекарство от алкоголизма регулярно и постоянно, смертность от рака была меньше на 34%, причем вне зависимости от того, был ли у больного рак груди, предстательной железы или кишечника.

Что до молекулярно-клеточного механизма, то тут исследователи обратили внимание на то, что ионы меди значительно усиливают противораковые свойства дисульфирама. Попав в организм, он расщепляется, и продукт его расщепления – молекула под названием дитиокарб – образует с медью комплекс и в таком виде нарушает работу внутриклеточной мусороуборочной системы. В раковой клетке накапливается огромное количество испорченных или просто ставших ненужными белковых молекул, и клетка погибает, переполненная белковым мусором.

Похожие лекарства разрабатывали и раньше, но дисульфирам действует на строго определенный молекулярный комплекс в мусороуборочной цепочке, что повышает его эффективность, и, кроме того, он действует только на злокачественные клетки – несмотря на то, что человек может принимать его годами. Все дело в том, что комплекс из меди и продукта расщепления дисульфирама накапливается именно в раковых клетках: в них его в 10 раз больше, чем в здоровых тканях, хотя почему так происходит, пока не вполне ясно.

В дальнейшем авторы работы собираются проверить действие Антабуса на метастазирующих опухолях, а также на глиобластоме – одной из разновидностей рака мозга. Возможно, лекарство от алкоголизма в ближайшем будущем станет стандартным компонентом химиотерапии, тем более, что его не нужно проверять на безопасность.