Предлагает  вниманию  читателей  еще  одну  главу из книги В. Зильбера «Роман о гомеопатии» (см. «Наука и жизнь» №№ 3, 5, 2000 г.), которую предполагает выпустить в свет в конце этого года издательство «Гомеопатическая медицина». В последние 20 лет в мировой науке идет интенсивное накопление научных данных по действию биологически активных веществ в сверхмалых концентрациях. По мнению автора, они полностью подтверждают объективность гомеопатической доктрины.

ПРИРОДА ДЕЙСТВИЯ ГОМЕОПАТИЧЕСКИХ ЛЕКАРСТВ

А. И. Герцен, русский революционный демократ, находясь с 1847 года в эмиграции в Париже, еще застал отзвуки триумфа гомеопатии в последние — парижские — годы жизни С. Ганемана. Гомеопатия поражала Герцена своей «невероятностью». Как ни странно, своей «невероятностью» она поражает и сегодня.

Вот простой вопрос, ответ на который может показаться невероятным. Известно, что гомеопатические сахарные крупинки чаще всего имеют диаметр 2–3 мм. Выпускают их в коробочках или пакетиках по 10 грамм. В каждой упаковке — 250–300 шариков. Вопрос: сколько таких шариков можно изготовить, например, в шестой сотенной потенции С6, исходя из лекарственной основы в количестве всего одного грамма. Ответ: готовой продукции получится ровно один миллион килограмм. Кто сомневается, может легко проверить расчет, если будет знать, что один грамм любого спиртового раствора содержит 40 капель, а на каждые 10 грамм (одну упаковку) сахарной «крупки» идут четыре капли потенцированного раствора.
Конечно, ни одной аптеке не требуется такое огромное количество готового лекарства, и она просто выбрасывает лишний раствор. Если же учесть, что технология изготовления гомеопатических лекарств не требует дорогостоящих сложных технологий, то экономический эффект, который способна дать и дает гомеопатия в любой стране мира, кажется невероятным.
«Невероятность» гомеопатии сослужила ей плохую службу. Она стала одной из причин недоверия и резкого неприятия со стороны академических научных кругов прошлого столетия. Ученых можно было понять. Только-только сбросив с себя многовековые путы средневековья и вырвавшись на просторы строгого научного анализа, академическая мысль, не задумываясь, отметала любые намеки на мистификацию. Но именно так — как мистификация      воспринималась необъяснимая   «невероятность» гомеопатии. Особенно в ХIХ веке.
Еще при жизни Ганемана возник вопрос, на который не было никакого вразумительного ответа: чем лечит гомеопатия, в каком виде ее лечебная информация поступает в организм и поступает ли вообще. Например, уже для шестой сотенной потенции С6 соотношение между лекарственной основой — «затравкой», несущей в себе лечебную информацию, и нейтральным разбавителем, например дистиллированной водой, выражается дробью 1 х 10-12, то есть числом, где в числителе — единица, а в знаменателе — единица с 12-ю нулями. (Легко заметить, что показатель минусовой степени такой дроби для каждого сотенного разведения равен удвоенному показателю потенции. Для потенции С30 количество нулей в знаменателе дроби равно 60, и дробь выглядит так: 1 х 10-60.)
На следующий год после опубликования Ганеманом «Органона врачебного искусства» в 1811 году было открыто число Авогадро, и ученые доказали, что, начиная с разведения С12 (не говоря уже о более высоких разведениях 30, 50, 200 и так далее), в единице объема любого гомеопатического препарата практически не содержится ни одной молекулы исходного лекарственного вещества... Но если, начиная с разведения С12, в растворах не остается ни одной молекулы лекарства, то какую информацию могут передать эти растворы друг другу на каждом последующем этапе разведения при получении более высоких потенций С30, С50, С200 и так далее?
Аргументация гомеопатов долгое время сводилась главным образом к таким представлениям, как «душа» и «жизненная сила». Нет слов — это емкие понятия. К душе, например, апеллируют все религии мира. Это звучит убедительно, когда главным аргументом является вера. Но для науки главный критерий — знание. А так как ни термину «душа», ни термину «жизненная сила» до сих пор точного научного определения не дано, то и все доводы, основанные на этих понятиях, несостоятельны.
Не убеждали и случаи поразительных излечений (даже задокументированных), которыми достаточно богата гомеопатическая практика. Ведь в медицине есть такое понятие, как эффект плацебо (placebo). Он заключается в том, что пациенту дают мнимый лекарственный препарат, не содержащий никакого лечебного вещества. Главное, больной убежден в том, что принял сильнодействующее эффективное средство. Обычно после приема такого «лекарства» не только пациенту становится лучше, но и объективные анализы подтверждают это. Считается, что срабатывает механизм самовнушения и организм, подключая резервные защитные силы, излечивает себя сам. Так вот, не получая никакого аргументированного ответа на возникающие естественные вопросы, академическая медицина все ссылки гомеопатов на удивительные случаи излечений легко интерпретировала как эффекты плацебо.
Тем не менее бурное развитие биологии в ХХ веке неминуемо должно было привести к развязке в этом 200-летнем споре между гомеопатией и академической медициной. И арбитром в споре стала сама академическая наука.

НАУЧНАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ ГОМЕОПАТИИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ОТКРЫТИЯ, СДЕЛАННОГО ТРИЖДЫ

История началась в России, в Москве, а закончилась во Франции. Ей предшествовало несколько публикаций первой половины 70-х годов, в которых в очередной раз описывалась непонятная активность химических веществ в концентрациях до 10-25 М, причем порой большая, чем в разведениях один к одному. Но наука словно открещивалась от этих работ, и они не получили должной огласки. Гомеопатия же была настолько «отгорожена» от «большой» науки, что ученым, изучающим действие сверхмалых доз биологически активных веществ, даже и в голову не приходило искать здесь аналогий.
Прелюдией к нашей истории можно считать две публикации 1977 года — В. П. Ямсковой и А. Г. Маленкова, когда в солидных академических журналах «Биофизика» и «Молекулярная биология» появились странные, как тогда казалось, статьи о том, что выделенные  ими    адгезивные    белки  в   низких   концентрациях (до 10-11 М) проявляют биологическую активность, а в высоких — нет. По всем законам, принятым тогда в академическом мире, такого не должно было быть. И поэтому никто, кроме близких друзей, не обратил на статьи внимания.
История же  началась   в   середине    1979 года, когда   молодые  биохимики — селекционеры из Московской ветеринарной     академии     им. К. И. Скрябина    решили    попытаться    определить границу, при которой препарат    нитрозодиметилмочевина   (НДММ), вызывающий   комплексный    физиологический  ответ на клеточном уровне, перестанет проявлять  свою    биологическую активность. С удивлением и даже с некоторой тревогой (если не со страхом) ученые обнаружили, что такой границы нет. По крайней мере там, где по всем известным законам физики и химии растворы разведенного препарата должны были «замолчать», они продолжали «действовать».
Сначала они решили, что ошиблись, и свои опыты повторили. Это была естественная реакция добросовестных людей. Результат был тот же. Тогда стали ставить опыты на разных клеточных культурах: семенах растений, томатах, куриных яйцах, птицах, свиньях, дрозофилах. Попробовали  не   только   НДММ, но и несколько других биологически    активных   веществ. Результаты повторялись даже тогда, когда разведения были доведены до фантастической   для    академической    науки   того   времени   степени — 10-60М, то есть далеко за число Авогадро. И возникло предположение, что все дело — в воде. Что это она «запоминает» и «передает» биологическую информацию от разведения к разведению.
В отличие от доктора    биологических   наук Г. Н. Шангина-Березовского,  возглавившего  тогда  эти исследования, его      молодые коллеги — недавние студенты — С. А. Молоскин, О. С. Рыхлецкая и В. Я. Адамов гомеопатии не знали, вернее, знали, что   это   нечто   вроде   лженауки. Знали также, что действие физиологически     активных     веществ в    сверхмалых      концентрациях обсуждать на серьезном уровне не принято, поскольку       ниже числа Авогадро никаких веществ в растворах просто нет. Этим можно было разве что показать свою безграмотность.

Однако Шангин-Березовский был человеком  неординарным, а его  коллеги — молоды. И потому, заручившись поддержкой       члена-корреспондента      АН   СССР     И. А. Рапопорта (того самого, который в молодые годы пытался защитить генетику в СССР), начали с 1976 года понемногу публиковать свои работы. Но и на этот раз ответом  было    полное молчание. Попытались выступать: их вроде бы как слушали, и... не слышали. Точь-в-точь, как высокая наука не слышала гомеопатию. История повторялась. Только на этот раз в самой академической среде.

Тем    временем в    середине    80-х годов   кандидат биологических наук В. П. Ямскова приступила к созданию препарата «Адгелон» на основе выделенных ею адгезивных белков, используя эти самые белки в концентрации 10-16 М. С   точки   зрения    академической   науки    того   времени  терапевтический эффект нового медикамента был совершенно необъясним, но специалисты ЦИТО им. Н. И. Пирогова, МНТК «Микрохирургия глаза» и    НИИ     глазных болезней им. Г. Гельмгольца были в восторге от «Адгелона». Складывалась    парадоксальная    ситуация: лекарство   входило  в    клиническую практику, но не имело права оказывать терапевтический эффект  в   концентрации 10-16 М.

Однако академическую практику опровергать сложнее, чем гомеопатическую. Поэтому на результаты Шангина-Березовского и Ямсковой    смотрели    как  на    экспериментальный артефакт — случайный выброс, полученный в результате     какой-то      методической ошибки. Никто не верил, что открыта закономерность, которой в высоких       разведениях, то    есть    в с    верхмалых дозах, подчиняются почти все биологически активные вещества.

Но факты накапливались, причем во всем мире. И неестественность ситуации по отношению к гомеопатии — молчаливое     признание      ее «де-факто» при      одновременном    отказе ей в «де-юре» — объяснялась просто. Академическая      наука не    могла      дать объяснения тем явлениям, которые раньше она могла позволить себе не замечать. теперь же эти явления все настойчивее стучались в дверь к ней самой.

Взрыв     сложившейся    ситуации    произошел  в   июне     1988 года после публикации в престижнейшем международном        научном журнале «Nature» («Природа») статьи французского ученого-иммунолога, заведующего    отделом      Национального НИИ   медицины и    здравоохранения Франции доктора Жака Бенвениста. Он сообщал о результатах экспериментов по проверке  действия  сверхмалых  концентраций антител     на силу    иммунного    ответа   клеток   человеческой крови — базофил. Выводы ученого оказались сенсационными: передача    биологической информации возможна и при отсутствии в растворе исходных молекул — носителей    этой информации. И хотя ситуация со сверхмалыми дозами вообще и в гомеопатии в частности давно уже предвещала сенсацию, наука оказалась к ней не готова.

Разразился    скандал. И если бы человеческий разум мог взглянуть на события со стороны, то можно было подумать, что в мире со времен Ганемана    абсолютно     ничего не изменилось. Снова в ход пошли не только аргументы, но и предположения или даже голословные утверждения типа того, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Даже несмотря на то, что еще до публикации по требованию главного редактора «Nature» эксперименты      были      повторены в Италии — в миланском университете, в институте Рут Бен Ари в    Израиле и в     университете Торонто в Канаде, Бенвениста стали клевать, в газетах появились карикатуры. Опасаясь, что теперь      достанется и «Nature», главный редактор журнала поспешил создать комиссию, в которой, между     прочим, не оказалось ни одного специалиста-иммунолога. Но тем не менее она сочла возможным   за пять дней опровергнуть результаты многочисленных пятилетних экспериментов.

И     все-таки 200 лет прошли не зря. В отличие от эпохи Ганемана уровень науки был уже настолько высок, что стало невозможным не только утверждать что-либо голословно, но и что-либо голословно отвергать. Как сказал потом Бенвенист: «Ситуация необратима. Пошел процесс научного осмысления феномена». Результаты эксперимента стали повторять в лабораториях разных стран мира.

Что же позволило Бенвенисту сделать такой сенсационный и в то же время однозначный вывод, опровергавший, казалось бы, незыблемые истины?

Реакция    взаимодействия      базофил     и их антител хорошо известна в научном мире. Для ее визуального контроля используют специальную добавку, которая     окрашивает    смесь    базофил     и их антител в определенный      цвет сразу     же, как только они вступают во взаимодействие друг с другом.

Если не вдаваться в подробности этого достаточно сложного иммунологического эксперимента, то суть его заключалась в следующем. Антитела, прежде чем их смешать с базофилами, последовательно разбавляли в 10 раз, доведя их концентрацию до такой низкой степени, что в водном растворе уже не оставалось ни одной молекулы. Оказалось, что если при каждом таком последовательном разбавлении раствор антител энергично встряхивать, то реакция их взаимодействия с базофилами будет такой же, как если бы антитела и не разбавляли — краситель также будет менять цвет. И наоборот, если в процессе    последовательных    разбавлений  раствор антител не встряхивать, то, начиная с определенной степени их разведения, окрашивание перестает наблюдаться.

Результат эксперимента показал, что передача биологической информации в отсутствие исходных молекул — носителей этой информации       зависит     только     от встряхиваний   водного раствора. И тем не менее этот результат на первый взгляд казался невероятным. Особенно для людей, далеких от проблем изучения свойств воды.

К моменту выхода работы Бенвениста ученых, профессионально занимающихся проблемами воды, было не так уж и мало, но к их мнению не очень прислушивались. Многим исследователям даже и в голову не могло прийти, что самое распространенное вещество в природе — жидкость без вкуса, запаха и цвета — на самом деле является чуть ли не самой сложной и во многом еще не разгаданной биологической структурой в природе.

По поводу первой реакции широкой научной общественности, не очень-то и знакомой с проблемами воды, образно      сказал       С. В. Зенин, защитивший   в      1999 году докторскую диссертацию на тему «Структурированное состояние воды как основа управления поведением и безопасностью живых систем»: «А какую        первую       реакцию вы хотели бы видеть у солидных людей, то есть людей, не привыкших иметь дело с       фокусами, если им демонстрируют, скажем, стакан с чистой водой и лежащей на дне золотой монеткой. Потом берут другой чистый стакан, чуть отливают в него из первого стакана, после чего доливают до верха из водопроводного крана и, если    потом не встряхивают его, то он так и остается только с водой, а если встряхивают, то   на     дне его тоже появляется    золотая монетка. На первый взгляд, приблизительно таким казался      результат и   работ   Бенвениста. Но только на первый взгляд. Я преувеличил здесь только размер золотого «вкрапления». Если в первом стакане окажется не монета золотая, а всего лишь несколько ионов золота или молекул его соединения, то те, скажем, лечебные свойства, которые они несут с собой в растворе, будут передаваться в каждом последующем стакане. Но!.. Только при условии, что вы будете каждый раз энергично      встряхивать    стакан   с     раствором. И    если    раствор этот будет на основе дистиллированной воды».

Широкий     общественный    резонанс    вокруг    работы    Бенвениста    привел к тому, что в умах людей произошел    определенный    поворот — ученые    всех   стран    мира     заговорили о новом феномене — «памяти воды». Стало ясно, что вода представляет собой весьма сложное структурное образование, способное и запоминать   и    передавать      информацию. И    хотя      Бенвенист       не открыл ничего принципиально нового (да он и не претендовал на это), а только      подтвердил то,   что     было    открыто  Ганеманом 200 лет назад, включая и процедуру встряхивания, заслуга   Бенвениста   несомненна.

После публикации его работ ситуация в науке коренным образом изменилась. Стало принципиально невозможным утверждать, что эффекта сверхмалых доз не существует. Наоборот, начиная с 1988 года число работ, представительных конференций и съездов, посвященных вопросу биологической активности сверхмалых доз различных веществ, резко возросло. Бенвенист первым      заставил широкую научную общественность посмотреть на воду как на посредника в передаче биологической информации в мнимых растворах (так стали называть растворы, в которых отсутствуют молекулы исходных веществ).

Да и сам          Бенвенист знал, на что замахнулся. Понимая, что наука близка к раскрытию загадки сверхмалых доз, он сказал: «Скоро мы узнаем, являемся ли мы жертвами миража или нам предстоит пересмотр фундаментальных научных представлений...».

Ну, а что же Россия?

Как только на Западе стали появляться первые сообщения о результатах экспериментов Бенвениста, в России тотчас вспомнили о работах      Шангина-Березовского. Завеса     молчания рухнула в одночасье. Корреспонденты         газет и журналов разыскивали ученого, членов его команды, брали интервью. Вместе с публикациями       появились     и х фотографии — молодых, растерянных. Но дело было сделано. Мир говорил о работах Бенвениста...

ЕЩЕ РАЗ О МАЛЫХ ДОЗАХ

На вопросы автора отвечает доктор биологических наук Е. БУРЛАКОВА, профессор, лауреат государственной премии, заместитель директора Института биохимической физики им. Н. М. Эмануэля РАН, заведующая лабораторией.

— Елена Борисовна, можно ли считать, что в мировой академической науке наметился процесс реабилитации гомеопатии?

— Да, с этим можно согласиться. Сегодня есть серьезные ученые, которые не будут утверждать, что гомеопатия — лженаука. И хотя вопросов здесь по-прежнему больше, чем ответов, многие из них стали общими как для гомеопатии, так и для академической науки.

— В последние годы ваш институт взял на себя роль лидера в России по вопросам исследования механизмов действия сверхмалых доз. Каковы новости в этой области сегодня?

— Появилось много интересного, что приближает нас к разгадке сверхмалых доз. Есть ряд гипотез, объясняющих действие того или иного препарата в зависимости от степени его разведения. Если вы работаете с концентрациями    10-12—10-13 М, то    биологическую активность можно объяснить взаимодействием с рецепторами, а     если       до 10-15 М — представлениями  о    параметрическом    резонансе. В разведениях 10-15—10-20 М можно     считать, что      хотя бы одна молекула попадет на клетку и «запустит» механизм структурной   перестройки  клеточной  мембраны.

А в последнее время появилось много гипотез, связанных и со структурными характеристиками самой воды. Специалисты утверждают, что молекулы воды образуют кластеры. Изменения в них под действием единичных молекул биологически активных веществ могут нарушить систему «вода — клеточные белки» и, следовательно, повлиять на свойства белков. В этом объяснении есть одно маленькое «но»: требуется, чтобы водные структуры были достаточно устойчивыми и не распадались раньше, чем на них отреагирует клетка. Физики же утверждают, что время жизни структурных образований молекул воды чрезвычайно мало.

— Откуда такие опасения за устойчивость водных структур? Пусть мы не знаем, каковы они именно, зато знаем, что гомеопатические препараты, создаваемые на основе водных, водно-спиртовых растворов, годами, если не десятилетиями, хранят полученную информацию.

— О гомеопатических разведениях я еще не говорила. В концентрациях до 10-20 М понятие «память воды» для объяснения эффекта сверхмалых доз не нужно. Когда разведения достигают 10-25—10-28 М, без него, действительно, не обойтись. Но «память» у воды все-таки «короткая», и пока это никто не опроверг экспериментально.

— Елена Борисовна, в своей статье «Сверхмалые дозы в лаборатории», опубликованной в январском номере журнала «Химия и жизнь» за 2000 год, вы рассказали, как в 1984 году совершенно случайно убедились в эффективности сверхмалых доз и сразу же вспомнили о работах Шангина-Березовского. Почему работа нашего соотечественника осталась мало кем замеченной, в то время как работа французского ученого стала настоящим потрясением?

— Он работал с концентрациями ниже 10-23 М, то есть с растворами, в которых уже не содержалось активных веществ. Мы же изучаем диапазон концентраций до 10-17 М, когда в растворе реально имеются молекулы биологически активных веществ. Работы Шангина-Березовского    серьезные    научные журналы не принимали, и о них мало кто слышал.

Мировую же научную общественность потрясли   не   столько       эксперименты Бенвениста (сходные данные ученые получали и до него), а   сам    факт        публикации в «Nature». Как ему удалось «пробиться» в самый престижный     научный        журнал, трудно сказать. А нашим соотечественникам опубликовать такого рода исследование в       серьезном международном научном издании во сто крат труднее.

— Поэтому приоритет   в официальном открытии академической наукой эффекта сверхмалых доз и ушел от наших ученых к Бенвенисту?

— Вы хотите сказать, что работы Бенвениста знают многие, а Шангина-Березовского — нет? Видимо, наше общество оказалось менее готовым к пересмотру устоявшихся взглядов. Меня часто спрашивают, почему такой потрясающий эффект сверхмалых доз не обнаружили раньше. Концентрация ничтожная или даже отсутствует вообще, а эффект может быть сравним с эффектом, который оказывает концентрация в 100 миллиардов раз выше. Объяснение очень простое. Если уменьшать концентрацию обычного лекарственного вещества в несколько раз, то и его эффективность, как правило, падает во столько же раз. Вы уменьшаете концентрацию в сто и даже в тысячу раз, и эффект его пропадает вовсе. И вдруг при разведении в сто тысяч раз появляется снова, да еще и сильнее, чем в обычных разведениях. Ну кому может прийти в голову снижать концентрацию ниже той, которая уже не дает эффекта?

Обнаружив подобный эффект, мы примерно с полгода повторяли свои опыты, пытаясь исключить ошибку. И уж если поначалу мы сами с недоверием относились к собственным результатам, то недоверие и даже насмешки со стороны коллег, которые считали биологическое действие сверхмалых доз не открытием, а, скорее, забавным артефактом, нас тогда не очень удивляли.

— Но ведь все это уже было пройдено Ганеманом 200 лет назад. Все — один к одному. Он также пытался сначала разбавлять в разы, потом — в десятки и сотни раз. И тоже наблюдал, что терапевтическая активность препаратов пропадает. Но если разводить в миллионы, десятки и сотни миллионов раз, то «оживают» даже те вещества, которые в обычном состоянии считаются неактивными, то есть нелечебными. Именно так стали гомеопатическими препаратами раковины некоторых морских животных, обыкновенный речной песок и многое, многое другое.

— Возможно. Я не была с этим знакома. Но дело, видимо, в том, что время сверхмалых доз еще не пришло. Вспоминаю, как недавно, всего 3–4 года назад, уже после Бенвениста и спустя почти 10 лет после Шангина-Березовского, я делала сообщение в одном из институтов по поводу действия сверхмалых доз в концентрациях всего-то 10-15 М. Видели бы вы реакцию. Посыпались шуточки... Очевидно, всему свое время. Надо, чтобы созрели не только отдельные личности. Надо, чтобы созрела критическая масса всего общества. Похоже, мы к этому приближаемся.

— В своей статье вы говорите о том, что обнаруженная вами зависимость активности сверхмалых доз от их концентрации в растворе имеет вид «двугорбой кривой»: пики, соответствующие активным концентрациям, разделены «мертвой зоной», в которой вещество может не только не проявлять никакой активности, но даже менять ее на противоположную. Некоторые противоопухолевые препараты, говорите вы, в определенном интервале концентраций даже способствуют ускорению роста опухоли. Такие же пики активности сверхмалых доз обнаружил и Бенвенист. Некоторые ученые теперь так и называют их «пики Бенвениста».

Но гомеопатии известен и этот эффект. Степень разведений, которыми традиционно пользуются гомеопаты, не представляет собой последовательный цифровой ряд. В гомеопатии используются только вполне определенные разведения: например, С3, С6, С12, С50, С200 и т. д. И не используются все промежуточные разведения. Не являются ли принятые в гомеопатии разведения теми самыми «пиками», которые в 1984 году, возможно еще до Бенвениста, подметили и вы; а не принятые в гомеопатии — промежуточные разведения — «мертвыми зонами». Насколько «далеко» вы сами пытались разводить свои биологически активные вещества?

— Научной основы у гомеопатических разведений пока нет. Дело в том, что положение «пиков Бенвениста» зависит от многих условий, а у гомеопатов заданные 200 лет назад концентрации так и остались неизменными. Но пики активности — научный факт и в своих экспериментах мы действительно пытались идти дальше. Похоже, что пики продолжают появляться и в более низких концентрациях.

Заметно, что вы влюблены в гомеопатию. Это может повредить если не роману, то истине.

— Главная героиня романа «Евгений Онегин» — Татьяна Ларина, и Александр Сергеевич не скрывал, что влюблен в нее. Главной героиней «Романа о гомеопатии» является гомеопатия, и было бы странно, если бы автор не был в нее влюблен.

— Вы рискуете больше. Для читателя Татьяна Ларина навсегда останется положительной героиней. Гомеопатия же при всех ее достоинствах пока не избавила человечество от его страданий и не известно, когда это сделает.

— В этом вы правы. Но сейчас написана лишь первая часть, в которой говорится только о том, что есть такое гомеопатия. А о том, как она лечит, речь пойдет во второй части. Там и будет сказано о недостатках, которые есть и у гомеопатии.

не кажется ли вам, что и академической медицине, и гомеопатии есть чему поучиться друг у друга?

— Безусловно. Вряд ли есть смыл сегодня сталкивать лбами аллопатию и гомеопатию. Вся беда в том, что до самого недавнего времени мы не понимали друг друга потому, что разговаривали на разных языках. Гомеопаты обсуждали только внешние, в крайнем случае — духовные проявления болезни. А мы давно работаем на клеточном уровне. Сегодня я знаю, что и гомеопатия переходит от общих рассуждений к конкретным исследованиям. И, следовательно, появляется общий язык, на котором мы можем общаться.

КОММЕНТАРИЙ

Исследователи, работающие в области сверхмалых доз (СМД), испытали и продолжают испытывать скептическое отношение со стороны академической науки к своим результатам и работам: если гомеопатические фирмы спонсировали проведение конференций по СМД в Бордо, где в основном были представлены результаты влияния физиологически активных соединений в СМД на биологические системы различной степени сложности (от живых организмов до сложных молекул), то многие академические журналы отказывали и продолжают отказывать авторам этих работ в публикации только на том основании, что концентрации используемых агентов слишком малы (10-15—10-18 М). При этом не спасает ни досконально проверенный эксперимент, ни безупречная репутация авторов в их предшествующей научной деятельности. Порой формулировка причин отказа в публикации носит откровенно курьезный характер, например, один из наших весьма авторитетных журналов заявил, что «статья не может быть опубликована до тех пор, пока полученные результаты не будут объяснены в рамках общепринятых законов биохимии и энзимологии». Как же, спрашивается, тогда развиваться науке, если все новое, выходящее за рамки общепринятого, будет игнорироваться?

Поэтому, хотя «мир заговорил о работах Бенвениста», что является прорывом на пути от классической академической науки к гомеопатии, скорее всего, нас ожидает длительный и тернистый путь до окончательного признания научной правоты, в первую очередь эффектов веществ в СМД, а затем и мнимых растворов. Вполне вероятно, что ключевую роль для «наведения мостов» сыграют ведущиеся сейчас широким фронтом работы по изучению структуры воды, о которых здесь говорилось. А может быть, будет высказана какая-то новая «сумасшедшая» идея, и она, вновь перевернув все сколько-нибудь устоявшиеся представления, направит мысли ученых совсем в другое русло...

Доктор биологических наук Н. ПАЛЬМИНА, ведущий научный сотрудник ИБХФ РАН, лауреат Государственной премии СССР.

ЛИТЕРАТУРА

Готовский Ю. В., Перов Ю. Ф. Особенности биологического действия физических факторов малых и сверхмалых интенсивностей и доз. — М., 2000, с. 49, 50.

Клещенко Е. Снова о сверхмалых дозах // Химия и жизнь, 2000, № 11/12, с. 31—33.

Лупичев Н. Л., Лупичев Л. Н., Марченко В. Г. // Исследование динамических распределенных сред. — М.: Ин-т физ.-тех. пробл., 1989, с. 3—12.

Самохин А. В., Готовский Ю. В. Практическая электропункура по методу Р. Фолля. — М., 1997.

Шангин-Березовский Г. Н., Адамов В. Я., Рыхлецкая О. С., Молоскин С. А. Системный характер стимулирующего действия ультрамалых доз супермутагенов // Улучшение культурных растений и мутагенез: Сб. Ин-та хим. физики АН СССР. — М., 1982, с. 65—76.

Шангин-Березовский Г. Н., Перчихин Ю. А., Колбасин А. А. Влияние малых доз N-нитрозо-N-диметилмочевины на толерантность перепелов к токсичному действию некоторых мутагенов // Эффективность химических мутагенов в селекции: Сб. Ин-та хим. физики АН СССР. — М., 1980, с. 283—286.

Ямскова В. П., Модянова Е. А., Резникова М. М., Маленков А. Г. Высокоактивные тканевоспецифические адгезивные факторы печени и легкого // Молекулярная биология, 1977, т. 11, № 5, с. 1147—1154.

Davenas E., Bauvais F., Amara J., Oberbaum M., Robinson B., Miadonna A., Tedeschi A., Pomeranz B., Forner P., Belon P., Sainte-Laudi J., Poitevin B. end Benveniste J. Human basophil degranulation triggered by very diluted antiserum against Ig E. // «Nature» (international weekly journal of science), vol. 333. 30 June, 1988.

Детальное описание иллюстраций:
Ген Никифорович Шангин-Березовский (1930—1992), доктор биологических наук. В 1970—1980-е годы преподаватель кафедры генетики Московской ветеринарной академии им. К. И. Скрябина. Впервые показал, что биологически активные вещества могут сохранять свою активность в сверхнизких концентрациях.

Типичная «двугорбая» кривая действия сверхмалых доз: зависимость активности фермента (протеинкиназы С) от концентрации антиоксиданта a-токоферола. Видно, что эффект a-токоферола в сверхмалой концентрации 10-14 М равен его эффекту в «обычной» концентрации 10-4 М. Максимумы активности разделены «зоной молчания».
|Читать